– Перед тем как из вокзала к поездам выходить, обшарилименя по всей форме. А я чистенький, без багажа, и билет на Питер третьегокласса. Что с меня возьмешь. Прохожу на платформу, встаю в сторонке, жду.Смотрю – Снегирек подплывает. С большущим букетом, физия румяная. На него они ине взглянули. Кто про такого херувима вообразит, что у него в букете бомба.Сошлись в месте, где потемнее. Я бомбу тихонько вынул и в карман. Время хоть иночное, а народу полно. Пассажирский из Питера запоздал, встречающие ждут. Нанаш двухчасовой публика прибывает. Порядок, думаю. Никто на меня пялиться нестанет. Помаленьку присматриваюсь к дежурке. А она, Гриныч, окном прямо наплатформу выходит. Шторки раздвинуты, и все внутри видать. За столом нашименинник сидит, около двери офицерик молодой зевает. По временам кто-тозаходит, выходит. Не спят люди, работают. Я прошелся мимо, гляжу – матьчестная, а фортка-то у них нараспашку. Знать, натоплено сильно. И так это надуше тепло стало. Э, соображаю, Емеля, рано тебе еще помирать. Раз такаявезень, может, еще и ноги унесешь. Снегирек, как уговорено, напротив окна стоит– шагах в двадцати. Я сбоку в тенечке жмусь. Раз колокол ударил. До отправлениядесять минут, девять, восемь. Стою, молюсь Николе-угоднику иСатане-греховоднику: только б фортку не закрыли. Трень-брень – второй колокол.Пора! Прошел мимо окошка неспеша и коротко так, как кошка лапой, в форточкубульбу. Аккуратно легла, даже по раме не чиркнула. Успел еще шагов пять пройти,и тут как шарахнет! Что началось – матушки-светы! Бегут, свистят, орут. Слышу,Снегирек звонко: „Вон он, к путям побежал! В офицерской шинели!“ Всей толпойтуда и затопотали, а мы легохонько, скромнехонько, через боковой и на площадь.А там давай бог ноги.

Грин слушал Емелю, а смотрел на Снегиря. Тот был непривычномолчалив и понур. Сидел на мешке с деньгами, подперев голову. Лицо несчастное,и на глазах слезы.

– Ничего, – сказал ему Грин. – Вы всесделали, как нужно. Что не получилось – не виноваты. Завтра придумаюпо-другому.

– Я хотел крикнуть, но не успел, – всхлипнулСнегирь, по-прежнему глядя вниз. – Нет, вру. Растерялся. Боялся, крикну –Емелю выдам. И второй звонок уже был. А Емеле сбоку не видно было…

– Чего не видно-то? – удивился Емеля. – Выйтион не мог. Я как мимо окна проходил, глаз скосил – синий мундир на месте был.

– Он-то на месте, да как ты двинулся, в дежурную людивошли. Какая-то дама и с ней мальчик, гимназист. На вид класс пятый.

– Вон оно что… – Емеля насупился. – Жалкомальца. Но ты правильно, что не крикнул. Я бы все равно кинул, только уйти бытрудней было.

Снегирь растерянно поднял мокрые глаза.

– Как все равно? Они же не при чем.

– Зато наши барышни при чем, – жестко ответилЕмеля. – Если б мы с тобой замешкали, их бы агентура взяла с деньгами, ивсё псу под хвост. Считай тогда, что Арсений впустую смерть принял, и Жюли сИглой зря пропали, и наших в Одессе никто от веревки не спасет. Грин подошел кпареньку, неловко положил ему руку на плечо, и попробовал подоходчивейобъяснить то, о чем сам не раз думал:

– Понять нужно. Это война. Мы воюем. Там, на тойстороне, всякие люди есть. Бывает, что добрые, хорошие, честные. Но на нихдругой мундир, и значит, они враги. Вот все Бородино, Бородино. Скажи-ка, дядя.Помнишь, да? Там ведь стреляли, не думали, в хорошего или в плохого. Француз –значит, пали. Не Москва ль за нами. А тут враги похуже, чем просто французы.Жалеть нельзя. То есть можно и даже нужно, но не сейчас. Потом. Сначалапобедить, потом жалеть.

В голове все выходило убедительно, а вслух не очень.

Снегирь вскинулся:

– Я про войну понимаю. И про врагов. Они отца повесили,мать погубили. Но гимназист-то с дамой этой при чем? Когда воюют, ведь мирныхжителей не убивают?

– Нарочно не убивают. Но если пушка выстрелила, ктознает, куда попадет снаряд. Может, что и в чей-то дом. Это плохо, это жалко, ноэто война. – Грин стиснул пальцы в кулак, чтобы фразы не сжимались комками– иначе Снегирь так и не поймет. – Разве они наших гражданских жалеют? Мыхоть по ошибке, ненарочно. Вот ты говоришь, мать. За что ее в каземате сгубили?За то, что отца твоего любила. А что они делают каждый день, год за годом, векза веком, с народом? Обирают, морят голодом, унижают, держат в свинстве.

На это Снегирь ничего говорить не стал, но Грин видел, чторазговор не окончен. Ладно, еще будет время.

– Спать, – сказал он. – День был тяжелый. Азавтра обязательно деньги отправить. Иначе и правда всё зря.

– Охо-хо, – вздохнул Емеля, пристраивая под головумешок со ста тысячами. – Насилу добыли бумажки проклятые, а теперь нечаем, как их сбагрить. Вот уж в самом деле: не было заботы, купили порося.

Думал большую часть ночи, думал утром.

Никак не складывалось.

Шесть мешков – груз немалый. Незаметно не вывезешь, особеннопосле вчерашнего. Теперь жандармы и вовсе взбеленятся.

Как предлагала Игла, поделить между шестью курьерами? Этовозможно. Но вероятнее всего, Жюли и Игла проскочат, а остальные четверо – нет.Молодые мужчины у филеров на первом подозрении. Терять две трети денег, да ещеотдавать четверых товарищей – слишком большая цена за двести тысяч.

Послать только женщин, каждую с сотней тысяч, а остальныеденьги пока задержать? Возможно, но тоже рискованно. Слишком многонеаккуратностей вышло за последние дни. Самая худшая – Рахмет. Навернякадал охранникам полное описание членов группы, а заодно и Иглы.

Как найти Иглу, Рахмет не знал, но несомненно выдалприват-доцента с Остоженки. Аронзон – еще одна неаккуратность. Через негоОхранка может выйти на Иглу.

И еще Арсений Зимин. Труп из Сомовского тупика, конечно, ужеопознан. Прослеживают связи и знакомства убитого, рано или поздно что-нибудьзацепят.

Нет, группа должна быть налегке, без груза.

Значит, от денег необходимо поскорей избавиться.

Трудная задача еще больше осложнялась тем, что нужно былоотлежаться, восстановить силы. Прислушавшись к себе, Грин пришел к заключению,что сегодня к полноценному действию не приспособлен. После стычки с Козыреморганизм давал понять, что нуждается в поправке, а своему телу Грин привыкдоверять. Знал, что лишнего оно не потребует, и раз уж хочет передышки, значит,не может без нее обойтись. Если не придать значения, станет хуже. Если жеподчиниться, организм придет в норму быстро. Лекарства не понадобятся, толькополный покой и самодисциплина. Полежать без движения день, а лучше два, и сломанноеребро схватится, швы затянутся, отбитые мышцы восстановят упругость.