— Почему же вы все это не рассказали при аресте?

— В моем деликатном положении я вынужден был отрицатькакую-либо связь с этим человеком.

— А как же вы объясните события, которые произошли наследующий день?

— Могу только предположить, что кто-то выдал себя заменя.

Пуаро глядел на него и качал головой.

— Странно, — пробормотал он. — Все мы имееммаленькие серые клеточки, но только очень немногие из нас умеют ими правильнопользоваться. Прощайте, синьор Асканио. Я верю тому, что вы рассказали. Восновном я все так себе и представлял. Но мне нужны были подтверждения.

Проводив гостя и возвратившись обратно, Пуаро сел в кресло иулыбнулся мне:

— А что думает по этому поводу капитан Гастингс, а?

— Ну, собственно, я считаю, что Асканио прав — кто-тодействовал под его именем.

— Когда же вы научитесь пользоваться тем, что вложил ввас Всевышний? Вспомните, на что я обращал ваше внимание в тот вечер, когда мыпокидали апартаменты Фоскатини? На то, что не были задернуты оконные шторы. Надворе середина июня. В восемь еще светло. Темнеть начинает в половине девятого.Что вы можете сказать по этому поводу? Судя по тому, как напряженно работаетваша мысль, в ближайшие дни вы сделаете правильное заключение. Но давайтепродолжим. Как я ранее отметил, кофе был очень крепким. Зубы Фоскатини былипоразительной белизны. Кофе окрашивает зубы. Отсюда мы делаем вывод, чтоФоскатини вообще в тот вечер кофе не пил. Но кофе наливали во все три чашки.Почему кому-то нужно было представить дело именно таким образом, как будтоФоскатини пил кофе, в то время как он его не пил? Я в полном недоумении покачалголовой.

— Давайте я вам помогу. Какие у нас есть свидетельстватого, что Асканио и его друг или те двое, которые себя за них выдавали, вообщеприходили в тот вечер к Фоскатини? Никто не видел, как они входили; никто невидел, как они выходили. Об этом свидетельствует лишь один только человек имножество неодушевленных предметов.

— О чем вы говорите?

— Я имею в виду ножи и вилки, тарелки и опорожненныеблюда. Нет, воистину это была неординарная идея! Грейвз — вор и негодяй, но унего, безусловно, имеется голова на плечах и он умеет действовать методически!Утром ему удается подслушать лишь часть разговора, но этого оказалосьдостаточно, чтобы понять, что Асканио попадет в сложное положение и ему будеточень трудно доказать свое алиби. На следующий день, примерно в восемь часоввечера, он сообщает хозяину, что его якобы просят к телефону. Фоскатини садитсяза стол, протягивает руку к телефонной трубке, и в это время Грейвз наносит емупо голове удар мраморной статуэткой. Затем он бросается к внутреннему телефону— обед на троих. Подъемником спускают обед, он накрывает стол, приводиттарелки, ножи и вилки и прочее в такой вид, чтобы создалось впечатление, чтоздесь обедали. Далее он должен был избавиться от еды… кстати, у него не толькохорошая голова, но еще и работоспособный, вместительный желудок! Однако послетрех съеденных бифштексов рисовое суфле даже ему одолеть уже невозможно! Чтобысоздать полную иллюзию, он даже выкуривает сигару и две сигареты. Затемустанавливает стрелки часов на восемь часов сорок семь минут и бросает часы напол. Единственное, чего он не забыл сделать, — так это не задернул шторы.А если бы званый обед состоялся в действительности, то шторы обязательнозадернули бы, как только начало смеркаться. Затем он торопится убраться, незабыв как бы между прочим упомянуть лифтеру о гостях. Заходит в телефоннуюбудку в восемь сорок семь, звонит доктору, имитируя голос умирающего хозяина.Его идея сработала настолько убедительно, что ни у кого даже не возниклосомнения в том, что, звонили именно из квартиры графа.

— Исключение, как я полагаю, составил ЭркюльПуаро? — спросил я не без сарказма.

— Не исключая даже Эркюля Пуаро, — с улыбкойпризнался мой друг. — Это сомнение возникло у меня только сейчас. И ярешил на вас опробовать эту мою последнюю версию. У вас еще будет возможностьубедиться в том, что я прав. А инспектору Джеппу, которому я уже кое на чтонамекнул, останется только арестовать самонадеянного слугу. Интересно, сколькоон уже успел истратить денег?

Пуаро оказался прав. Как всегда, черт возьми!

Задача, поставленная перед нами мисс Вайолет Марш, внеслаприятное разнообразие в довольно-таки прискучившие нам повседневные труды.Получив от означенной леди краткое и деловитое письмо с просьбой о встрече,Пуаро написал ответ, предлагая ей зайти к нему наутро в одиннадцать часов.

Ровно в одиннадцать она и явилась, высокая, интереснаямолодая женщина, одетая аккуратно, без претензий, этакая деловая и уверенная всебе особа, которая намерена найти свою дорогу в жизни. Я не большой поклонниктак называемых эмансипированных женщин и, несмотря на все ее внешниедостоинства, не почувствовал к ней расположения.

— Мое дело несколько необычного свойства, мосьеПуаро, — начала она, усаживаясь в предложенное кресло. — Лучше яначну с самого начала и расскажу вам все по порядку.

— Как вам будет угодно, мадемуазель.

— Я сирота. Отец был младшим сыном скромного фермера изДевоншира. Дела на ферме шли из рук вон плохо, и его старший брат, Эндрю,эмигрировал в Австралию, где вскоре преуспел и, в результате удачных спекуляцийземлей, превратился в очень богатого человека. Роджера (моего отца) сельскаяжизнь не привлекала. Он сумел кое-чему подучиться и добился места клерка внебольшой фирме. Моя мать была дочерью бедного художника, так что брак нельзяназвать мезальянсом. Отец умер, когда мне было шесть лет… Мать пережила его навосемь лет. Из родственников у меня остался только дядя Эндрю, вернувшийся ктому времени из Австралии и купивший небольшое поместье под названием «Дикаяяблоня» в своем родном графстве. Он взял меня на воспитание и всегда обращалсясо мной так, словно я была его собственной дочерью.

«Дикая яблоня» хоть и считалась поместьем, представляла собойвсего-навсего старый фермерский дом. Фермерство было у дяди в крови — оннеизменно интересовался всевозможными сельскохозяйственными новшествами иэкспериментами. При всей своей доброте он обладал несколько необычными, но приэтом прочно укоренившимися взглядами на женское образование. Природа щедронаделила его умом, и, не имея — или почти не имея — образования, он был оченьневысокого мнения о «книжных премудростях». Особое раздражение у него вызывалиобразованные женщины. Он был твердо убежден, что девочки должны учитьсяхозяйничать в доме и на ферме, трудиться не покладая рук и, по возможности,меньше тратить время на «всякие там книжки». Не могу описать, как разочарованая была, когда выяснилось, что именно в таком духе он собирался воспитывать и меня.Я взбунтовалась. У меня довольно цепкий ум и ни малейшей склонности к домашнейработе. Поскольку своенравие у нас в крови, даже искренняя привязанность друг кдругу не уберегла нас от длительных ожесточенных споров. К счастью, мне удалосьполучить в школе стипендию, и, до известного момента, казалось, я смогунастоять на своем. Кризис наступил, когда я решила пойти в Гертон.[71]У меня было немного своих денег, доставшихся от матери, и я твердо намереваласьнаилучшим способом распорядиться талантами, которыми меня наградил Господь.Состоялся последний решительный разговор с дядей. Он говорил прямо. Он одинок,у него никого, кроме меня, нет — мне-то он и собирался оставить все своесостояние. А как я уже сказала, он был очень богат… Однако если я и дальше будуупорствовать в своих «новомодных капризах», то могу быть уверена, что не получуот него ни пенса. Я очень вежливо, но твердо ответила, что навсегда сохраню кнему глубочайшую привязанность, но свою жизнь намерена устраиватьсамостоятельно. На том мы и расстались.