…Прости меня, но тут и в социальном плане все перевернуто.Мое глубокое убеждение, что здоровье человечества заключено в либерализме, ареволюция – это вырождение; насилие и кровь – суть полная невозможность найтиновые пути, увидеть новые видал, но лишь возврат к мрачности, к древнемураспаду… ригидность мышц, обизвествление мозга…

…Прости меня, но вся эстетика революционных обществ с еебоязнью (всяких) перемен, всего нового, с повторяемыми из года в год мрачнымипропагандистскими празднествами в недвижимых складках знамен, в этих волнахфизкультурников, в осатанело бесконечной повторяемости, в самой оцепеневшейвеличавой позе этого общества – это эстетика вырождения, сроднипоздневизантийской застылости, окаменевшей позолоченной парче, под которойслежавшаяся грязь, вонь, вши и распад…

…Прости меня, но это вовсе не примета только сегодняшнегодня, вовсе не закат революции, это началось все с самого начала, ибо и самареволюция – это не рассвет, но закат, шаг назад к древнему мраку, к раздувшейсяот крови величавости, и то, что когда-то принималось за «коренную ломку старогобыта» – это было как раз дегенерацией, упрочением древнейшего способаотношений, то есть насилия, нападением величественного загнивающего чудища нагоризонты и луга либерализма, то есть нового человечества, на наш танец, нанашу музыку и божественную подвижность человеческих существ…

…Однако я не могу расстаться со словом «декаданс», я люблюего…

…Прости меня, можешь не расставаться, но имей в виду другойсмысл слов…

Параллельно шла и другая московская жизнь, в которой оноставался редактором «Курьера», могущественной фигурой международногожурнализма. У них был здесь солидный корреспондентский пункт на Кутузовскомпроспекте, чуть ли не целый этаж, и даже зал для коктейлей. Из трех крымскихсотрудников, один был без сомнения агентом чеки, другой цэрэушником, однакостаршему «кору» Вадиму Беклемишеву можно было доверять полностью –«одноклассник», такой же, как Чернок или Сабашников.

И Беклемишев и Лучников полагали «Курьер» как бы московской газетойи потому в разговорах между собой величали корпункт филиалом. Кроме трехкрымцев, здесь трудились полдюжины молодых московских журналистов, получавшихзарплату наполовину в «красных», наполовину в «русских» рублях, то есть в«тичах». Эти шестеро, три веселых парня и три миловидные девицы, сидели вбольшом светлом офисе, тарахтели свободно на трех языках, предпочитая, впрочем,английский, курили и пили бесконечный свой кофе, стряпали лихие «материалы» изжизни московских celebrities, заменяя отсутствующие в СССР газеты светскихновостей. Все они считали работу в «Курьере» неслыханной синекурой, обожалиКрым и боготворили «босса» Андрея Лучникова, просто подпрыгивали от счастья,когда он входил в офис. Глядя на подвижные их веселые лица, Лучников не могсебе представить их агентами «чеки», а между тем, без всякого сомнения, все онибыли таковыми. Так или иначе, они работают на меня, думал Лучников, работают нагазету, па Идею, делают то, что я хочу, то, чего мы хотим, а секретов у наснет, пусть стучат, если иначе у них нельзя.

В один из дней пребывания в Москве своего издателя корпункт«Курьера» устроил «завтрак с шампанским». Скромнейшее угощение: горячие калачис черной икрой и непревзойденный брют из подвалов кн. Голицына в Новом Свете.Среди приглашенных были крупные дипломаты и, конечно, директор СтанцииКультурных Связей Восточного Средиземноморья, то есть посол Крыма в МосквеБорис Теодорович Врангель, внучатый племянник того самого «черного барона»,«покрасневший», однако, к этому дню до такой степени, что его не без основанийподозревали в принадлежности к одной из пяти крымских компартий. В дипкорпусКрыма, в эту одну из формально несуществующих организаций, то есть во все эти«миссии связи, наблюдательные пункты и комиссии» коммунисты нс допускалиськонституционным запретом, но так как конституция была временной, то на нее исмотрели сквозь пальцы, только груздем не называйся, а в кузов полезай.

Понаехало на завтрак и множество «деятелей культуры», средикоторых немало было друзей по прежним безобразиям. Из официальных лицбюрократии самым внушительным пока было лицо «куратора» Марлена МихайловичаКузенкова. Ждали, однако, и некую неведомую пока персону, упорные ходили слухи,что непременно кто-то явится чуть ли не с самого верха. Начался, однако, ужевторой час странного современного действа, но персона не являлась, хотя попроспекту под окнами прокатывались милицейские «мерседесы». По некоторымпредположениям – «готовили трассу». На все приемы в корпункте «Курьера» посписку, составленному лично шефом, приглашались десятка полтора московскихкрасоток, не-членов, не-деятелей, не-представителей, по большей части бедныхполу-блядушек, девочек – увы – уже не первой свежести, дамочек с чудными знакамиувядания. Где-то они еще позировали, фотографировались, демонстрировали моделиСлавы Зайцева, переходили из постели в постель и наконец ловили фортуну – замужза иностранца! Здесь на приемах «Курьера» им отводилась роль передвигающихсябукетов. Развязные молодчики Беклемишева даже согласовывали с ними по телефонуцвета туалетов. Красотки, впрочем, не обижались, а радовались, что хоть кому-тонужны. Татьяна Лунина, на сей раз в твидовой деловой тройке с улицы Сент-Онорэ,изображала при помощи суженного взгляда эдакую щучку-сучку, зорко следила заперемещениями в толпе своего Андрея. Роль, которую она тут играла, приятнощекотала самолюбие: вроде бы никто, вроде бы случайный гость ни к селу ни кгороду, но в то же время почти все знают, что она здесь ой-ой как не случайна,что она здесь вот именно первая дама, и что за костюм на ней, из чьих рукполучен. Ситуация пьянящая, и «щучку» играть интересно… Как вдруг во времяразговора с бразильским дипломатом она поймала на себе внимательнейший,анализирующий взглядец некой незнакомой персоны. Вдруг ее под этим взглядомпронзило ощущение зыбкости, неустойчивости, полнейшей необоснованности еесегодняшней вот такой уверенной и приятной позиции… близость непредсказуемыхперемен. Лучникова кто-то отвлек, мужа кто-то заслонил, малознакомая персонанадела задымленные очки, «латинский любовник» из Бразилии с удивлениемобнаружил рядом с собой вместо международной курвы растерянную русскуюпровинциалочку.

Тут как раз началось суетливое движение – прибыли, прибыли!Кто прибыл? Не кто иной, как товарищ Протопопов! Такой чести никто даже и неждал. Наиболее, пожалуй, энергетическая личность в компании усталых его коллег.Невероятное оживление в зале – что бы это могло означать? Вошли телохранители ибыстро смешались с толпой. Борис Теодорович Врангель в партийном рвении, нехуже любого секретаря обкома, ринулся навстречу гостю. У. Протопопова былмаленький, гордо поднятый в классовом самосознании подбородочек. Врангелю, каксвоему по партийной иерархической этике, ткнул, не глядя, руку, зато шефа«Курьера», как представителя временно независимых «прогрессивных круговпланеты», облагодетельствовал улыбкой и значительным рукопожатием.