протянув мне фляжку с виски и хлебнув, наказал: только никогда не пристегивайся…

«С богом!» — то ли мне, то ли тебе пожелал сидевший на соседнем кресле Кит Ричардс, когда самолет оторвался от земли. Все девочки помнят своего первого.

Look at yourself

Честно говоря, я немного боялся. Ну а вдруг ты все-таки есть и ебанешь молнией по самолету. Скажешь: мол, Богу — богово, а кесарю — кесарево, и ебанешь. И из-за меня погибнет еще куча людей. Тебе-то по хрену, а вот мне — нет. Но потом по салону прошла стюардесса — не та, что Jane, а та, другая, с голосом Джаггера, — и легким, еле заметным движением то ли почесала, то ли погладила свой зад. Почему-то от этого стало спокойно на душе — ну, не в том смысле, что я уверовал, что ты есть, а в том, что уверовал, что не ебанешь. Да и зад, обтянутый форменной юбкой авиакомпании, был неплох. В общем, я допил виски из фляжки Джаггера и заснул.

Проснулся уже в Праге. Ни Мика, ни Ричардса не было. Зато было утро. Настоящее июльское утро с пластинки хипов. Хотя в остальном мире была середина марта. Пару часов я бродил по старой Праге. Во-первых, мой шестилетний Алекс наверняка еще был в садике, а во-вторых, я пытался изобрести первую фразу. Ну потому что сначала было слово. По крайней мере, нам так рассказывают. Привет, я — Бог, и у меня не бывает соплей? Но сопли у меня бывают, а вот ни паспорта, ни водительских прав на имя Бога нет. Вдруг Алекс спросит: а чем докажешь? Чудес-то я делать не умею. К тому же я даже не додумался одеться поприличнее: прилетел, как был — в линялых джинсах. Да и постричься мне не мешало бы. Бог все-таки. Правильнее всего, конечно же, было появиться, согласно традиции, неопалимой купиной — там ни грязи на джинсах не видно, ни небритости. В общем, не подготовился я к своему первому гастрольному выступлению. Да и Прага. Ну, в смысле пиво. Точнее, Прага и пиво. В общем, Прага сама привела меня в Agharta. Говорят, что вход в мистическую Агхарту доступен только посвященным, чешский же вариант был открыт для всех. И, кажется, круглосуточно.

Я заказал темного пива, а официантка поставила хипов. «Черный» концертник 73 года, в цвет пива. Потом я пил бехеровку — в цвет альбома хипов.

После пива и бехеровки я понял, что готов быть Богом. Да и Кен Хенсли, раньше игравший в банде с простеньким названием The Gods, сказал: не ссы — ничего не будет. В смысле все будет.

Да и еще Байрон добавил уверенности: Look At Yourself сказал. Я и посмотрел. Прямо в зеркало на обложке. В Agharta вообще чуть ли не все хипы на полке стояли — вместе с бехеровкой. Отражение в зеркале обложки Look At Yourself было, конечно, мутноватым, а сам тип, что отражался, — мутным. И небритым. Но никто никогда не говорил, что Бог должен быть гладковыбритым. И не мутным. В общем, мы выпили на троих — Байрон, Хенсли и я — и решили, что я готов. И выпили за это. А потом к нам еще Ли и Мик присоединились. И гениальный басист — Гэри Тэйн.

А когда мы все подпевали Байрону под Rock-n-Roll Medley, вышел хозяин клуба и тоже выпил с нами. А еще мы решили, что эта вещь — самое безумное электрическое безумие, когда-либо записанное живьем, а бехеровка — лучшая из настоек.

А потом хозяин Agharta подарил мне Urian Heep Live 73. На черной обложке альбома был автограф Дэвида Байрона белым маркером. «Бери, от души», — сказал владелец клуба, и мы выпили еще пива. А потом еще бехеровки. Так что когда я снова взглянул в зеркальце обложки Look At Yourself — зеркало сказало, что мне хватит и я готов на все сто. Тогда я вызвал такси и поехал к шестилетнему Алексу и его маме.

Хотелось бы, чтобы ты и впрямь был добрым

Алекса я угадал сразу. Вот просто понял, что этот рыжий, как из рыжиков рагу, пацан — это Алекс. Осталось доказать ему, что это — я. Ну то есть ты.

Рыжий, как из рыжиков рагу, Алекс сидел на скамейке и сосредоточенно плевал в лужу.

— Привет, Алекс, — сказал я и сел рядом.

— Привет, — настороженно ответил он и отодвинулся. И даже стал немного менее рыжим.

Минуту мы сидели молча, затем он оглядел меня, настороженно сплюнул и спросил:

— А ты не педофил?

Я молча покачал головой.

— А что ты тут делаешь? — продолжал допрашивать меня ставший менее рыжим Алекс.

— Я приехал к тебе. Сопли прошли? — достал я джокер из рукава.

— Ты — Бог?! — Глаза Алекса радостно загорелись, а рыжесть восстановилась.

Я втянул живот и утвердительно сплюнул. Получилось убедительно.

Алекс вскочил и на полном серьезе протянул мне руку. Я пожал ее изо всех сил. Бог все-таки. Но пацан даже не поморщился. Если ты все-таки есть, то, когда мы встретимся, я постараюсь вести себя как Алекс.

Парень неожиданно вырвал свою руку и убежал в подъезд. Пока я думал, что я сделал не по-божески, он вернулся.

— На, — протянул он мне спичечный коробок: — Это я специально для тебя насобирал.

Рыжий, как из рыжиков рагу, Алекс выжидательно смотрел на Бога. А я тупил — ну, вел себя как Бог.

— Они же твои. — Парень явно ждал от Бога большей сообразительности.

Я аккуратно приоткрыл коробок. Там жили божьи коровки. Хотя во всем остальном мире была середина марта. Но в спичечном коробке у Алекса жили божьи коровки. Мои. То есть твои. Если ты, конечно, есть. Ну а если тебя нет — то ничьи.

— Давай их выпустим? — предложил я.

— Ты добрый, — похвалил меня, то есть тебя, Алекс.

И мы выпустили их на волю.

Хотелось бы, чтобы ты и впрямь был добрым. Если ты есть, конечно.

Раскрась это черным

Мы с Алексом стояли на углу всех улиц и смотрели в небо — туда, куда улетели твои божьи коровки. Вот почему города не похожи один на другой, я понимаю — их разные люди строили. А почему небо над каждым городом разное? Пражское небо похоже на пражское же пиво Kelt. Знаешь, то — с лавинным эффектом. Сначала кажется, что весь стакан заполнен одной пеной, а затем темное, почти черное пиво проявляется и постепенно погружает мир