в горечь и хмель непогоды. «Раскрась это черным», — так описывал Мик Джаггер лавинный эффект пива Kelt в великой Paint It Black. И то же самое он тебе сказал, когда ты небо над Прагой создавал.

Под небом Праги шестилетний Алекс молчал и думал. Обо мне, наверное. В смысле о тебе. Мик Джаггер, отвернувшись, рассматривал красивых девушек. Ну потому что он обязан был отвернуться, пока не рассеется тьма в сердце. Джаггер честно предупреждал об этом девушек в великой Paint It Black. Но даже отвернувшись, Мик Джаггер все равно рассматривал девушек. А еще где-то там, в небе пражского Келта, летали божьи коровки. Их даже Мик Джаггер не стал перекрашивать.

А я стоял под небом Праги, по которому летали не покрашенные Джаггером божьи коровки, и думал, где бы поссать — пиво и бехеровка давали о себе знать. Можно было, конечно, нырнуть в подворотню, но что скажет шестилетний Алекс? Бог, который ссыт посреди Праги, вряд ли достоен спасать бессмертную душу мамы Алекса. И абсолютно неважно, есть эта самая бессмертная душа или нет. Неважно даже, есть ты или нет. Вообще, в такие минуты важно только одно — поссать.

Откуда-то сверху раздался голос. Нет, не твой, если ты, конечно, не симпатичная женщина лет двадцати семи. Рыжая, как апельсины на снегу. Вернее, на подоконнике. Так вот, симпатичная рыжеволосая, как апельсины на подоконнике, мама Алекса кричала, высунувшись из окна:

— Алекс, ну что вы стоите?! Поднимайтесь!

Алекс взял меня за руку, и мы поднялись.

Мама Алекса встретила нас в дверях возгласом: наконец-то! Дверь, кстати, была красная, но окрашена в черный цвет. Как в великой песенке роллингов Paint It Black. И мама Алекса встретила нас перед этой красной, но окрашенной Миком Джаггером в черный цвет дверью возгласом: наконец-то!

Мы с Алексом переглянулись, решив, что она поверила наконец-то в меня, ну, то есть в тебя. Но рыжеволосая мама Алекса в тебя не верила. Туалет — там, указала она мне, и тут уже я на секунду поверил в тебя. Уж очень хотелось писать. Но выяснилось, что если ты и есть, то у тебя престранное чувство юмора. Оказывается, туалет не работал, а ждала мама вовсе не меня, ну, то есть не тебя, а сантехника. Возможно, ждала как бога, но все-таки не тебя. Так что не зря шестилетний Алекс беспокоился о ее бессмертной душе.

Это был какой-то теологический тупик в отдельно взятом сортире. С одной стороны, шестилетний Алекс уверен, что вот сейчас Бог починит унитаз, мама немедленно уверует в Бога и тем самым спасет свою душу. С другой — мама шестилетнего Алекса не верит в Бога, а верит в сантехника, который должен наконец починить этот самый унитаз. А я не могу починить унитаз. Потому что я — не Бог и тем более не сантехник, и спасти меня действительно может только чудо, иначе я просто обоссусь и погублю свои «левайсы» и бессмертную душу мамы шестилетнего Алекса.

Не знаю уж: ты тому причина или моча в голову ударила, но выход я нашел. Нет, не так. Сначала я поссал в раковину, да простит меня мама Алекса. Но выхода действительно не было и к тому же я видел, что даже Майкл Питт ссыт в раковину. Ну, это я не прям видел, а видел в фильме Бертолуччи. Не знаю, простила бы меня из уважения к классику мама Алекса, но у Бернардо Бертолуччи в фильме «Мечтатели» Майкл Питт действительно ссыт в раковину. В общем, выхода не было, но, поссав, я его нашел. Оказалось, что творить чудеса не так уж и сложно, тут главное — вовремя поссать. Ведь даже тебе понятно, если ты, конечно, есть, что Богу — богово, а сантехнику — унитаз. Значит, надо просто найти мессию — сантехника. Ты же, насколько я знаю, тоже не все своими руками делал. Ну, если ты вообще есть и если ты действительно творил чудеса. Рядом с неработающим унитазом лежал толстенный справочник Праги, и там этих сантехников — сотни. И все они обещали чудо. Причем с гарантией. Но у одного из них в качестве рекламы была фотка с альбома Beggars Banquet роллингов. Ну, тот самый альбом, с унитазом на обложке, который немедленно запретили за унитаз на обложке. Естественно, я выбрал эту фирму. А дальше пришел сантехник, и чудо свершилось. Причем свершивший чудо сантехник был и впрямь похож на Мика Джаггера, у него даже руки были в чем-то черном. Наверное, не успел отмыть, после того как покрасил красную дверь в квартиру мамы Алекса черным. Сантехник, похожий на Мика Джаггера, тихонько напевая I Can’t Get No Satisfaction, нашел протечку, а затем достал из кармана комок какой-то грязи, засунул в рот, пожевал и этой хренью замазал трещину. И все заработало. Все получили удовлетворение. И я, и мама Алекса, и сантехник, похожий на Мика Джаггера. Ну потому что он содрал с меня, как за полноценный концерт Rolling Stones на каком-нибудь стадионе. Такой вот «банкет для нищих» получился.

Но выхода не было — я заплатил, стараясь, чтобы ни Алекс, ни его мама этого не увидели.

Вот и сейчас у меня — выхода нет. Вот только чудес я делать по-прежнему не умею. И времени нет — осталось три часа и сорок одна минута. Вернее, три часа сорок с половиной минут. Ну а ты — раскрась все черным, когда меня убьют. Прояви уважение. Если не ко мне, то к Мику Джаггеру. Ну, если ты есть, конечно.

Если бы ты был — ты бы плакал

Потом мы играли с Алексом в плейстейшен. Прости, но ты, то есть я, продул. В «Фифу» Алекс играл как бог. Даже лучше. Затем он убежал в работающий с божьей помощью туалет и уже оттуда крикнул:

— А ты папу давно видел?

Мама Алекса замерла, услышав это. Даже не замерла, а окаменела. Превратилась в камень. И только сердце билось о камень. Это было слышно — как о камень билось сердце мамы Алекса. Знаешь, когда-то Лара Фабиан потеряла своего возлюбленного. Когда великие певицы теряют своих возлюбленных, они поют. Чтобы никто не увидел, как они плачут. Но когда Лара Фабиан вышла на сцену в Ниме, она не смогла произнести ни слова. Пианист дважды начинал играть мелодию Je t’aime, но Лара не могла петь. Если бы ты видел лицо Лары Фабиан, сидящей, опустив голову, на сцене этого французского городка, то в мире больше никогда никто