У Сеньки внутри все так и заныло: догадался,обо всем догадался хитроумный барин! Вот сейчас пристанет: говори, гдесеребряный хворост спрятан.

Чтоб потянуть время, Скорик затараторил:

— Ужас как ревнует! Лучше бы к Очкусвоему ревновал! Тот тоже к Смерти шастает. Он ей — марафет, а она ему —известно чего. Но не от шалавства это. Что с неё взять, марафетчицы над собойневластные. Хворь это у них такая…

— В Прияузье в старину, кажется, былмонетный двор, где серебряную монету чеканили, — задумчиво произнёс ЭрастПетрович, когда Скорик запнулся — воздуху набрать. — Ладно, про клад мнесейчас неинтересно. Скажите-ка лучше, Скориков, не можете ли вы меняпознакомить с этой интригующей особой, которая свела с ума весь фартовыйб-бомонд? Говорите, её зовут Смерть? Какое декадентское имя.

У Сеньки от сердца отлегло.

— Познакомить можно. А что со мной-тобудет, а? Не выдадите меня Князю?

Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек,сироту на произвол судьбы. Мало того — велел собирать вещички и увёз к себе наквартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и нена беду, а совсем наоборот — как знать?) взбрело в голову стырить узелок у“китаёзы”.

Квартира была диковинная, не как у обыкновенныхлюдей.

В одной комнате вовсе никакой мебели не было,на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают,японскую гимнастику. Посмотреть — ужас что такое. Молотят друг дружкуруками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать — вместеметелиться, но тот напугался, на кухню убежал.

Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса.Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железныйшкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и наполках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, её кусками режут, коричневымуксусом кропят и прямо так трескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, ноон не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому чтоон был невзаправдошный — жёлтый какой-то и совсем несладкий.

Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, атам и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кулаковской ночлежке.Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать на полу, чем в сырой земле с пером вбоку. Потерпим.

Чудней всего был хозяйский кабинет. Одноназвание, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полкекнижки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол заваленлистами бумаги с непонятными рисунками (называется “чертежи” — видно оттого,что в них черт ногу сломит); у стен — всякие железки, пружины, резиновые ободаи много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самойАмерике. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелосьрасспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, впервый день Ащеуловской жизни, не до того было.

Спали допоздна, после этакой-то ночи. Какпробудились — господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать,да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повёзСенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.

По дороге меж ними вышел спор про то, какаяона, — Смерть, — хорошая или плохая.

Эраст Петрович говорил, плохая.

— Судя по тому, что вы мне рассказали,Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, дане просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Онаосведомлена об их злодействах, безбедно существует на награбленные деньги,однако сама вроде как ни в чем не повинна. Мне знакома эта порода, онавстречается во всех странах и во всех слоях общества. Так называемыеинфернальные женщины абсолютно безнравственны, они играют человеческими жизнямии судьбами, только эта игра и приносит им удовлетворение. Неужто вы не видите,что она и с вами поиграла, как к-кошка с мышкой?

И так он сердито это говорил, на себя совсемнепохоже, будто от тех инфернальных женщин ужасно настрадался, прямо всю жизньони ему перепахали.

Только Смерть никакая не инфернальная и небезнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя,найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал — в голос выкрикнул.

Эраст Петрович вздохнул, улыбнулся, нопечально, без насмешки.

— Ладно, — говорит, — Скориков.Я не хотел задеть ваши чувства, только, боюсь, вас ждёт болезненноеразочарование. Что, она, действительно, так уж хороша, эта хитровская К-Кармен?

Кто такая Кармен, Сенька знал, ходили с Жоржемв Большой театр на неё смотреть. Испанка эта была толстая, крикастая, всёножищами топала и рукой в жирный бок упиралась, будто крючит её. Вроде умныйчеловек Эраст Петрович, всё при нём, а ничего в женщинах не понимает. У слугибы своего поучился, что ли.

— Да Кармен ваша против Смерти жаба болотная, —сказал Скорик и ещё сплюнул для убедительности.

На повороте с Покровского бульвара на ЯузскийСенька привстал в пролётке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.

— Вон ейный дом, — шепнул. —Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, обаиз Упырёвой колоды. Увидят меня — беда.

Эраст Петрович наклонился, тронул извозчика заплечо:

— Проезжайте за угол, остановите наСолянке. — И Сеньке. — Кажется, происходит что-то интересное? Вот бып-посмотреть.

Когда упырёвских проехали, Скорик сновараспрямился.

— Посмотреть — это навряд ли, аподслушать можно.

И повёл Эраста Петровича к потребному домудворами. Бочка, какую Сенька к окну ещё вон когда подкатил, так и стояла,никуда не делась.

— Всунетесь? — показал Скорик наприоткрытую фортку ватер-клозета.

Господин Неймлес прямо с места, без разбежки,впрыгнул на бочку, потом подпрыгнул ещё раз, подтянулся на руках и легко,словно бы играючи, ввинтился в малый квадратик — только каблуки мелькнули.Сенька тоже полез, не так ловко, но все же через небольшое время оказался внужнике и он.

— Странный способ проникать кд-даме, — прошептал Эраст Петрович, помогая Скорику спуститься. — Чтоза дверью?

— Горница, — выдохнул Сенька. —В смысле, гостиная. Можно тихонько щёлочку приоткрыть, но только совсемчуть-чуть.

— Хм. Я вижу, сей способ наблюдения вамиуже з-запатентован.

На этом разговоры закончились.