Эраст Петрович чуточку, на волосок, шевельнулдверь и припал глазом к щёлке. Скорик потыркался и так, и этак (тоже ведьинтересно), и в конце концов приспособился: сел на корточки, прижался к бедругосподина Неймлеса, лбом к косяку. Короче, занял место в партере.

Увидал такое, что засомневался в зрении — неврёт ли?

Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть сУпырём, и этот слизень сальноволосый гладил её по плечу!

Сенька не то всхлипнул, не то шмыгнул носом —сам толком не понял — и был немедленно шлёпнут господином Неймлесом по затылку.

— Кралечка моя, — промурлыкал Упырьжирным голосом. — Утешила, усластила. Я, конечно, не Князь, самоцветовтебе дарить не в возможности, но платочек шёлковый принесу, индейский. Красотынеописуемой!

— Марухе своей отдай, — сказалаСмерть, отодвигаясь.

Он оскалился:

— Ревнуешь? А Манька моя неревнивая. Явот у тебя, а она за углом на стрёме стоит.

— Вот и дай ей, за утружение. А мне твоиподарки ни к чему. Не этим ты мне дорог.

— А чем? — ещё пуще заулыбался Упырь(Сенька скривился — зубы-то жёлтые, гнилые). — Вроде Князь ухарь ухарем,только я-то, выходит, лучше?

Она коротко, неприятно хохотнула.

— По мне лучше тебя никого нет.

Этот на неё уставился, глаза прищурил.

— Не пойму я тебя… Хотя баб понимать —понималки не хватит.

Схватил её за плечи и давай целовать. Сенькаот горя лбом об деревяшку стукнулся — громко. Эраст Петрович его снова номаковке щёлкнул, да поздно.

Упырь рывком развернулся, револьвер выхватил.

— Кто там у тебя?!

— Экий ты дёрганый, а ещё деловой. —Смерть брезгливо вытирала губы рукавом. — Сквозняк по дому гуляет, дверихлопают.

Тут свист. И близко — из прихожей, что ли?

Чей-то голос просипел (не иначе Клюв, у негонос проваленный):

— Манька шумнула — пристав сПодколокольного идёт. С цветами. Не сюда ли?

— По Хитровке, один? — удивилсяУпырь. — Без псов? Ишь, отчаянный.

— Будочник с ним.

Упыря из щели как ветром сдуло. Крикнул —верно, уже из сеней:

— Ладно, зазноба, после договорим.Князьку, лосю рогатому, от меня поклонец!

Хлопнула дверь, тихо стало.

Смерть налила из графину коричневой воды(Сенька знал — это ямайский ром), отпила, но не сглотнула, а прополоскала рот иобратно в стакан выплюнула. Потом достала из кармана бумажку, развернула,поднесла к носу. И только когда вдохнула белый порошок, малость оттаяла,завздыхала.

Ну а у Скорика марафета не было, поэтому онсидел весь окоченевший, словно льдом его сковало. Стало быть, честный юноша, ссахарными плечами и причёской “мон-анж” ей нехорош, с ним нельзя. А с этимлипкогубым, выходит, можно?

Сенька шевельнулся — и снова инженеровы пальцыпредостерегающе забарабанили по его макушке: тихо сиди, не время ещё себяпоказывать.

Что же это, Господи? Выходит, верно про неё,безнравственную лахудру, Эраст Петрович говорил…

Но это было ещё только начало Сенькиныхпотрясений.

Минута прошла или, может, две — постучали вдверь.

Смерть качнулась, запахнула на груди шаль.Звонко крикнула:

— Открыто!

Раздался звон шпор, и бравый офицерский голоссказал:

— Мадемуазель Морт, вот и я. Обещал, чторовно в пять явлюсь за ответом, и как человек чести слово сдержал. Решайтесь:вот букет фиалок, а вот предписание о нашем аресте. Выбирайте сами.

При чем тут фиалки, Скорик не понял, а приставСолнцев — голос был его — дальше заговорил так:

— Как я уже говорил, имеющиеся в моемраспоряжении агентурные сведения достоверно подтверждают, что вы состоите впреступной связи с бандитом и убийцей Дроном Веселовым по кличке Князь.

— И чего зря казённые деньги переводить,агентам платить? Про меня с Князем и так все знают, — небрежно, дажескучливо ответила Смерть.

— То “знают”, а то неопровержимые,задокументированные свидетельские показания, плюс к тому фотографическиеснимки, осуществлённые скрытно, по самой новейшей методе. Это, фрейляйн Тодт,сразу две статьи Уложения о наказаниях. Шесть лет ссылки. А хороший обвинительпришпилит ещё пособничество в разбое и убийстве. Тогда это каторга, семь лет-с.Что с вами, девицей простого звания, будут вытворять охранники и все, кому нелень, о том и помыслить страшно. Жалко вашей красоты. Выйдете на поселениесовершенной руиной.

Вот в щёлке показался и сам полковник —молодцеватый, с блестящим пробором. В одной руке и вправду держал пармскиефиалки (на цветочном языке “лукавство”), в другой какую-то бумагу.

— Ну, и чего вы хотите? — спросилаСмерть, подбоченясь, отчего в самом деле стала похожа на опернуюиспанку. — Чтоб я вам любовника своего выдала?

— На кой черт мне твой Князь! —вскричал пристав. — Когда придёт время, я и так его возьму! Ты отличнознаешь, что мне от тебя нужно. Раньше умолял, а теперь требую. Или будешь моей,или пойдёшь на каторгу! Слово офицера!

У Эраста Петровича на ноге — Сенькапочувствовал щекой — дрогнула стальная мышца, да и у самого Скорика сжалиськулаки. Вот ведь гнида какая этот пристав!

А Смерть только рассмеялась:

— Галантный кавалер, вы всех барышень такуговариваете?

— Никого и никогда. — Голос Солнцевазадрожал от страсти. — Сами за мной бегают. Но ты… ты свела меня с ума!Что тебе этот уголовник? Не сегодня так завтра будет валяться в канаве,продырявленный полицейскими пулями. А я дам тебе всё: полное содержание, защитуот прежних дружков, достойное положение. Жениться на тебе я не могу — лгать нестану, да ты все равно не поверила бы. Однако любовь и брак — материи разные.Когда мне придёт время жениться, невесту я подберу не по красоте, но моё сердцевсе равно будет принадлежать тебе. О, у меня великие планы! Будь моей, и явознесу тебя на небывалые высоты! Настанет день, когда ты станешьнекоронованной царицей Москвы, а может быть, и того больше! Ну?

Она молчала. Смотрела на него, склонив голову,словно видела перед собой нечто любопытное.

— Скажи-ка ещё что-нибудь, —попросила Смерть. — Не решусь никак.