А!» Ты взяла птицу, сложила ей крылья и положила в ямку, которую выкопал сын. Дочка сказала: «Аминь!» После похорон птицы дочка позвонила отцу и залепетала, рассказывая, как всё было: «Я даже крестик сделала, папа!»

Крест упал от ветра.

Слушая голоса детей, ты подошла к окну, чтобы лучше рассмотреть меня. Все дети следом за тобой подошли к окну. Ну всё, хватит уже смотреть. Мне неловко перед вами, детки. Каждый раз, когда рождался кто-нибудь из вас, я думала прежде всего не о вас, а о вашей матери. Внучка, аккуратно причёсанная, моргая, смотрит на меня. Внученька, когда ты родилась, у твоей мамы пропало молоко. Когда она родила твоего старшего брата, уже через неделю её выписали из роддома, а когда родилась ты, у мамы были проблемы, и она месяц лежала в больнице. Я тогда ухаживала за ней. Как-то твоя вторая бабушка пришла навестить маму в роддоме. Ты плакала, и она велела твоей маме быстрее накормить тебя. Глядя, как твоя мама пытается накормить тебя, хотя молока у неё не было, я осуждающе смотрела на тебя, совсем ещё малютку. Я быстрее отправила вторую бабушку домой, отобрала тебя у мамы, взяла на руки и даже шлёпнула. Правду говорят, что, когда внук плачет, бабушка с папиной стороны говорит: «Покорми ребёнка», – а бабушка с маминой стороны: «Что же он плачет! Дал бы матери отдохнуть». То же самое было и со мной. Ты не могла знать об этом, но, как ни странно, ты всегда была больше привязана ко второй бабушке, чем ко мне. Когда я приходила, ты говорила: «Бабушка, здравствуйте», – а второй бабушке ты кричала: «Бабушка-а!» – и бежала в её объятия. Каждый раз в такие моменты мне было стыдно. Мне казалось, будто ты помнишь, как я тебя тогда шлёпала совсем ещё крошечную.

Ты такая красивая девочка выросла.

У тебя густые чёрные волосы. Если их заплести, коса будет толщиной в кулак, как и у твоей мамы в детстве. Я так ни разу и не заплела твоей маме косу. Она в детстве мечтала отрастить длинные волосы, но я всегда заставляла её стричься под каре. У меня не было времени расчёсывать её и заплетать косы. Похоже, своё желание отрастить длинные волосы и носить косы она воплотила в тебе. Твоя мама смотрит на меня и одновременно гладит тебя по голове. Взгляд её дрогнул. Ну вот, опять она вспоминает меня.

Дочка моя. Не знаю, сможешь ли ты услышать меня в этой ежедневной суете. Я здесь, чтобы попросить у тебя прощения.

Прости меня за то выражение лица, с которым я тебя встречала из Америки с тремя детьми. Мне навсегда вонзилось в память, как ты удивлённо позвала: «Мама!» – и пристально посмотрела на меня. Отчего же ты не говорила про младшего? Потому что вы не планировали заводить третьего? Или потому, что тебе неудобно было сказать, что у тебя будет третий ребёнок, в то время как твоя старшая сестра всё ещё не замужем? Ты жила на чужбине и никому не рассказывала, что опять беременна, в одиночку переносила токсикоз и только незадолго до родов объявила всем, что скоро родится ещё один ребёнок. Мало того, что я ничем не помогла тебе с третьим ребёнком, так я ещё и встретила тебя словами:

– Ну и что ты собираешься делать? С тремя-то!

Прости, дочка. Я виновата и перед тобой, и перед малышом. Это ведь твоя жизнь, да и с твоим упорством, конечно же, ты со всем справишься. Это я, не подумав, так сказала, будто забыла, какой ты человек. И прости меня за то выражение лица, с которым я, сама того не замечая, смотрела на тебя каждый раз после твоего возвращения из Америки. Тебе сложно было. Когда я иногда приходила к тебе, у тебя не было и минуты спокойной – столько хлопот с детьми. Тебе надо было убрать за ними одежду, накормить, всё время следить за младшим, чтобы он не упал. Старшие приходили из школы – надо было забрать у них портфели, тут же кто-то бежал в твои объятия с криком «Мама!»… Даже отправляясь на операцию с миомой матки, накануне ты весь день готовила еду. Когда я приехала к тебе, чтобы присмотреть за детьми, и открыла холодильник, ты не представляешь, как мне стало грустно. В холодильнике аккуратно была сложена еда для детей на четыре дня вперёд. Когда ты поясняла мне: «Мама! Завтра давай всё, что на верхней полке, послезавтра – что на второй…» – я тоскливо опустила глаза. Ты всегда была такой. Ты считала, что везде должна управляться сама. И именно зная всё это, я упрекнула тебя, мол, что ты собираешься делать, родив третьего. Когда ты в тот вечер пошла в душ, я подняла и рассмотрела одежду, которую ты оставила в комнате. На потрёпанных манжетах твоей рубашки были пятна от сливового сока, в штанах с вытянутыми коленями швы разошлись, шлейки лифчика, который ты купила неизвестно когда, были все в катышках, на трусах, которые лежали скрученными, уже было не разобрать рисунок – то ли это цветок, то ли капелька, то ли медведь… Он уже превратился в какую-то непонятную полоску. В отличие от старшей сестры ты ведь всегда была такой аккуратной. Если на белых кроссовках появлялось маленькое пятнышко, ты сразу их чистила. Иногда я думаю, стоило тебе столько учиться, чтобы так жить? Любимая моя дочка. Сейчас вспоминаю, как в детстве, в отличие от твоей сестры, ты очень любила маленьких детей. Если ты держала в руке что-то вкусненькое, а кто-то из соседских малышей хотел это съесть, ты отдавала, не задумываясь. Даже когда ты была совсем маленькой, если видела плачущего ребёнка, ты подходила, вытирала ему слёзы и обнимала. Я просто ненадолго забыла, что ты такая. Просто мне было обидно смотреть на тебя, как ты, уже не надеясь снова выйти на работу, всегда ходишь с хвостиком на голове и в старой одежде, вся в заботах о детях. Помнишь, как мы встретились взглядами, когда ты мыла пол, и я сказала: «Вот так ты живёшь, да?» Прости меня за эти слова. Хотя мне показалось, что ты так и не поняла тогда, что я имела в виду. Я не приходила к тебе. Я просто не могла видеть, как с твоим-то образованием и способностями, которым можно только позавидовать, ты махнула на себя рукой. Добрая моя дочка! Ты всегда была человеком, который не бежит от сложностей, а принимает их и идёт вперед, поэтому иногда мне до злости становилось