– Она не умрёт, если один день не поест супа, – резко сказала ты несвойственным тебе тоном и насильно заставила меня переодеться, чтобы пойти на улицу.

– Просто мне хочется пойти с тобой. Пойдём вместе!

Мне понравились эти слова. Ты, студентка университета, позвала меня, неуча, который не ступал даже на порог школы, со словами: «Просто мне хочется пойти с тобой». Я запомнила даже интонацию, с которой ты это говорила. В тот день я в первый раз видела столько людей. Как звали того молодого человека, который погиб в двадцать лет от слезоточивой гранаты? Я несколько раз спрашивала, и ты отвечала мне, но я так и не запомнила. Из-за него одного собралось так много народу? Как могло прийти так много людей? Пока я шла за тобой вместе с похоронной процессией до мэрии, я всё время держала тебя за руку, боясь потеряться. Тогда ты сказала:

– Мама! Если вдруг потеряешься, не иди никуда, стой на месте. Я сама тебя найду.

Не знаю, почему я вспомнила эти слова только сейчас. Их надо было вспомнить, когда я не смогла сесть в поезд вместе с твоим отцом на станции «Сеульский вокзал».

Дочка, видишь, как много хороших воспоминаний ты мне оставила? Песни, которые ты пела, держа меня за руку, возгласы, которые одновременно выкрикивала вся толпа, будто сговорившись, – я не могла их ни понять, ни повторить, но в тот раз я впервые оказалась на площади. Я гордилась, что это ты привела меня туда. Там мне казалось, что ты не просто моя дочь. Ты была совершенно другой, не такой, как дома. Ты была похожа на хищного сокола. Я впервые увидела у тебя такие строгие губы и услышала такой жёсткий голос. Любимая моя дочка. С тех пор каждый мой приезд в Сеул ты забирала меня и водила то в театр, то на королевские гробницы. Ты водила меня и в музыкальный отдел книжного магазина, надевая мне там наушники с музыкой. Благодаря тебе я узнала, что в Сеуле есть ворота Кванхвамун, что есть мэрия, что в этом мире есть кино и музыка. Я думала, что твоя жизнь будет не такой, как у других. Среди братьев и сестёр ты раньше всех вырвалась из нищеты, поэтому я лишь хотела дать тебе свободу делать всё, что ты хочешь. А ты давала мне возможность прикоснуться к новому миру, поэтому я хотела, чтобы ты стала ещё свободнее. Я хотела, чтобы у тебя было ещё больше свободы и чтобы ты жила для других больше, чем кто-либо.

…Теперь я ухожу.

Смотри!

Кажется, малыш хочет спать. У него течёт слюна, глаза закрываются. Старшие дети ушли – один в школу, другая на дополнительные занятия, так что дома хоть ненадолго стало тихо. Но что это! Какой в доме творится кавардак! Да, впервые вижу такой беспорядок. Хотелось бы помочь тебе убраться, но…Теперь я уже ничего не могу сделать. Укладывая ребёнка, заснула и моя дочь. Да, ты, наверное, ужасно устала. Мой ребёнок спит рядом со своим. Зима, а ты почему-то вспотела. Любимая моя дочка, не хмурься. Если спать с таким лицом, появятся морщины. Раньше ты всегда выглядела моложе своих лет, но не сейчас. Твои маленькие глаза, похожие на два молодых месяца, стали ещё меньше. Когда ты улыбаешься, уже нет того милого выражения, которое было в детстве. Раз я дожила до того времени, когда на твоём лице появилось столько морщин, значит, прожила я немало. Но, девочка моя, я раньше и подумать не могла, что у тебя будет трое детей. Ты ведь не была похожа на свою сестру, которая была вспыльчивой, часто плакала, дулась и аж выходила из себя, если что-то было не по ней. Ты всегда составляла расписание и старалась жить по графику. Ты сказала мне: «Я сама не думала, мама. Не думала, что рожу троих… Но раз так случилось, надо было рожать, что поделаешь?» Когда ты сказала это, я тебя не узнала. Я думала, что много детей будет у старшей дочери. Ты никогда не злилась. Только ты умела спокойно выяснить, кто прав, а кто нет, когда кто-нибудь из детей начинал кричать. Поэтому я думала, что ты будешь рациональной и родишь только одного. В отличие от сестры, которая показывала характер, требуя, чтобы я купила ей столик, как у старших братьев, ты никогда не закатывала мне скандалов. Когда я спрашивала, чем ты занимаешься, ты отвечала, лёжа на полу: «Решаю примеры по математике». Твоя сестра с младших классов учебник по математике даже не открывала. А у тебя хорошо получалось. Решая примеры, ты умела сосредоточиться. Когда получалось, ты улыбалась. Но, наверное, у тебя так и не получится понять, почему со мной такое случилось. Поэтому тебе придётся нелегко. С тремя детьми ты даже не могла нормально участвовать в поисках. Единственное, что ты могла делать – это каждый вечер звонить старшей сестре и спрашивать: «Сестра, сегодня не было новостей о маме?» После моего исчезновения ты не могла ни пойти меня искать, ни поплакать, ведь тебе нужно было быть при детях. Любимая моя дочь. Тело не слушалось меня, но когда я была в ясном сознании, я много думала о тебе. О том, что тебе надо растить троих детей, включая младшего, который только научился ходить, о твоей жизни. И каждый раз я чувствовала свою беспомощность, потому что всё, чем я могла тебе помочь – это заготавливать кимчхи и отправлять тебе. Как-то ты с ребёнком на руках приехала ко мне домой и, снимая обувь, засмеялась: «Мамочки, я же надела разные носки», – у меня защемило в груди. Ты всегда была аккуратной, но сейчас у тебя столько забот, что даже некогда найти пару носок. Иногда болезнь отступала, и я вспоминала, что могу сделать для тебя и твоих детей. Тогда у меня появлялась воля к жизни… Но видишь, как всё получилось. Я хочу уже снять с себя эти стоптанные шлёпанцы. И всю запылившуюся летнюю одежду. Хочу побыстрее попрощаться с этим жалким видом, в котором даже сама не могу себя узнать. Голова раскалывается. Дочка, подними голову. Я хочу обнять тебя. Я уже скоро уйду. Положи ненадолго голову на мои колени. Отдохни. Не грусти обо мне. Потому что благодаря тебе у меня было много радости.

А, вот ты где, я тебя вижу.

Когда искала тебя в Комсо, я обнаружила, что дом уже давно стоит пустой. Ворота, повёрнутые к морю, сломаны, а в двери торчит ключ. Если ты запер дверь в комнату, почему же оставил открытой