Не передать словами, как я разъярился,наткнувшись на нее! Ведь материалы в этом шкафу стерильны, и хоть они, конечно,хранятся упакованными, все равно: телефонная труба, захватанная множествомрук, – не тот предмет, который должен валяться в аптечном шкафу. Я схватилтрубку и пошел, потрясая ею, разыскивать виновную. Разумеется, ею была дежурнаямедсестра, вот в дежурку-то я и направился, пылая праведным негодованием. В этуминуту и произошла случайность, которая сыграла роковую роль в нашей жизни.

У нас была обычная многоканальная офиснаямини-АТС с автоматическим включением блокираторов слышимости. То есть, когда поодному телефону разговаривают, по другому услышать разговор невозможно, и тыможешь параллельно звонить куда угодно. Возможно, я один знал, что эта же самаяАТС была снабжена неким устройством вроде селектора, а проще сказать –подслушивающим устройством. Поскольку пульт находился в комнате Гнатюка, он могпри желании включить обратную связь и не только прослушивать все телефонныеразговоры пациентов и персонала, но и слышать обычную болтовню, котораяпроисходила в пределах действия трубки. Уж не знаю, что там с ней произошло, сэтой многосложной техникой, видимо, что-то замкнуло, у какого-то реле заехалшарик за ролик... Ходят слухи, что даже компьютеры, которые отвечают за запускракет с ядерными боеголовками, порою клинит и они самостоятельно пытаютсяразвязать третью мировую войну – что ж говорить о какой-то несчастноймини-АТС...

Короче, на трубке, которую я держал в руке,замигала красная лампочка: кто-то звонил в санаторий, и я невольно нажал накнопку приема, хотя зуммера не слышал, а это означало, что вызов поступил надругой аппарат. Разумеется, я немедленно выключил бы телефон, чтобы неподслушивать чужой разговор, однако я услышал голос Алины – и невольнопомедлил. Какое-то мгновение удивлялся, почему она не говорит обычного «Алло»,или «Привет», или «Кто это?» – ну, всего, что принято изрекать в началетелефонного разговора. Я как бы вклинился в середину давно разгоревшегосяскандала.

– Я не могу больше, не могу! – твердилаАлина с безнадежной ненавистью в голосе. – Ты должен или отпустить меня,или заставить его меня прооперировать. Сколько эта глупость может тянуться?! Онмне отвратителен, ты что, не понимаешь? Он ненормальный, я его боюсь!

– Да брось, девочка, – отозвался другойголос, и я не сразу узнал Гнатюка – так мягко, расслабленно, так нежно онговорил, с такими воркующими, в жизни мною не слышанными интонациями. –Брось, не зацикливайся на этом. Никто другой, кроме этого парня, помочь нам неможет. Надо терпеть. Никуда он не денется, сделает тебе операцию, несомневайся. А что это за разговорчики такие: отпустить тебя?! Куда ты с этоймилой мордашкой пойдешь? Она всем настолько примелькалась, столько раз всводках появлялась, что тебя, извини, любой гаишник опознает. Я только вчераполучил новую ориентировку на тебя. Все-таки с этим Батраковым ты вела себянеосторожно, очень сильно наследила. Тебя пасут так, что либо ползком границупереползать, причем в глухой тайге, по льдам Северного Ледовитого океана, черезпески и горы, либо... терпеть, ждать, играть глазками – и завязать в концеконцов Ванюшку узлом. Ну ведь никто, кроме тебя, не виноват в создавшейсяситуации, пойми! Только твоя вина, что парень в тебя влюбился до соплей. Длянего это стало не только работой, вот в чем беда. Я могу ему приказать тебяпрооперировать, но я же люблю тебя, глупышку, я же хочу, чтобы ты не простостала другой, но и осталась красавицей. Ванька, конечно, виртуоз и мастерсвоего дела, однако к тебе он должен с особым чувством подойти, он долженповерить, что делает твое новое личико для себя, для своего личного, не побоюсьэтого каламбура, употребления! Ты ведь сама хочешь получить шедевр в качестверезультата, разве не так?

Алина только вздохнула покорно, как бысоглашаясь, – и вдруг снова разъярилась:

– Да он не мужик, а слюнтяй какой-то. Елозитпо мне своими мокрыми губами, я с трудом сдерживаюсь, чтобы от щекотки незахохотать. Знал бы ты, как мне иногда хочется башку его дурную сдавитьколенками – чтоб лопнула, как яичная скорлупа! Или шею узлом завязать! А ядолжна стонать, охать, ахать и шептать глупости, которые он хочет слышать!

– Эй, эй! – прикрикнул Гнатюк. – Ятебе сдавлю! Я тебе завяжу узлом! У тебя еще будут такие возможности, коленочкисвои хорошенькие потренировать, а пока потерпи. Чует мое сердце, ты его ужедостаточно размяла-размочила, совсем скоро из него можно будет лепить все, чтоугодно. А потом... клянусь, как только реабилитационный период закончится, кактолько я увижу, что мы без Ваньки сможем обойтись, ты его в свое полноепользование получишь. Слова поперек не скажу, хоть оторви ты ему голову или егоже мошонку в рот ему засунь.

Алина расхохоталась:

– Решено, именно это я и сделаю! Только скажи,Олежек, откровенно: а не тошнит тебя, когда ты свой селектор включаешь – ислушаешь, как этот Айболит недоделанный меня мусолит или как я в его ручонкахкричу? А ведь приходится кричать и стонать, ему это нравится, он думает, я отсчастья завываю, в оргазме как будто, а ведь я даю волю своей ненависти, этоткрик для меня разрядка, снятие напряжения, иначе я бы просто не выдержала того,что приходится терпеть с ним, под ним, над ним... Но ты, ты как это терпишь, тыже меня в этот момент представляешь?.. Неужели не корчишься от ревности?

– Бог ты мой, какая прочувствованная речь!Тебе что, хочется увидеть во мне провинциального Отеллу? – с ленцойперебил ее Гнатюк. – Я ведь умный, умный и... немолодой. Битый жизнью. Ты,вот эта девочка в моих объятиях, и ты, которая извивается под другим мужикомради дела, – это для меня две разные женщины. И сознание того, что толькоя, один я знаю тебя подлинную, меня спасает. Ревность – чушь, когда знаешьправду. А правда в том, что ты от меня никуда не денешься. Верно, птичка моя?

– Да уж, – пробормотала Алина. –Денешься от тебя, как же! Стоит только вспомнить про ту книжечку в твоемшкафчике, про эту поганую «Цусиму»...

– Да-да! – зашелся тихим, блаженнымсмехом Гнатюк. – Вспоминай ее почаще, моя райская пташка! А главное – незабывай, что там, в «Цусиме», только копии, а до оригиналов не доберется никтои никогда. Кроме меня. Ну ладно, хватит болтать, верно?

Раздался приглушенный вздох Алины, сдавленный,сквозь зубы, а потом ее голос, мгновенно переставший быть обиженным,раздосадованным, голос, которого я никогда не слышал, даже в самые горячиеминуты:

– Ну давай еще... еще... Ну давай!

Крик оборвался стоном, и я выключил телефон.

До меня только теперь дошло, что произошло: яслучайно подслушал не телефонный, а живой разговор. Почему-то оказался включенселектор, стоявший в комнате Гнатюка, около его кровати... около кровати, вкоторой лежали эти двое: мой покровитель, мой второй отец, и моя возлюбленная.