— Федя, по моему, ты им всем льстишь, — профессорусмехнулся, — нет среди них императоров и царедворцев нет. Они всего лишьмарионетки.

— И Ленин?

— Безусловно.

— Кто же кукловод?

— Не знаю, — профессор помолчал, размял папиросу, — сталобыть, ты считаешь Кобу тусклым и никаким?

— Да, — Федор чиркнул спичкой, — правда, недавно он выдалинтересный фортель. Мария Ильинична рассказала по секрету, будто Ленин просил уСталина цианистый калий. И Сталин поделился с ней этим, просто поставил визвестность.

— Мне она тоже поведала эту трогательную историю.

— Что вы думаете?

— Сталин солгал.

— Вы бы решились спросить Ленина прямо, обращался он кСталину с такой просьбой или нет?

Михаил Владимирович глубоко затянулся, прикрыл глаза.

— Испуганная Маня взяла с меня клятву, что я никогда незаговорю об этом с ее братом. Я, конечно, мог бы пренебречь клятвой, но Ленинсразу потребует объяснений у сестры, прежде всего у нее. Получится семейнаясклока, и дело может закончиться очередным приступом.

— Вы уверены, что Сталин солгал?

— Уверен. Ленину не нужно обращаться к Кобе с просьбой ояде. Склянка с цианистым калием есть у Крупской. Во время одной из своихистерик она мне призналась, что всегда держит при себе яд, и даже показала,вытащила склянку из ящика письменного стола. Ленин знает, где хранится яд, иможет взять в любую минуту. Но главное, Ленин очень хочет жить. Очень. Конечно,он хнычет, жалуется, но жажда жизни в нем огромная. Не удивлюсь, еслипроизойдет чудо и он выкарабкается, выживет, вопреки всем прогнозам.

— Марии Ильиничне вы сказали, что Сталин лжет?

— Сказал. Но она меня не услышала. Вот в чем ужас. Любитбрата, но не услышала.

— То есть как?

— Так. Выпучила глаза, поморгала и стала жаловаться наодышку и сердцебиение.

— Но почему?

— Видишь ли, они все так изолгались, что само понятие лжидля них больше не существует. Сталин солгал. Испуганная Маня давно уж непонимает значения этого глагола, словно он взят из другого языка. Они лгутпублично, в газетах и с трибун. Лгут друг другу, и каждый самому себе.Вернуться в мир нормальных нравственных координат, где есть граница междуправдой и ложью, для них все равно что рыбе выброситься на берег.

— А если он задумал убрать Старика и занять его место? —пробормотал Федор.

— Если задумал, сделает. Но убивать не станет. Слишкомрискованно, а он осторожен, да и время пока не пришло. Он умеет ждать. Он самыйсильный из них, именно потому, что тусклый и никакой. Надо очень много сил,чтобы среди них, вождей и гениев, дорвавшихся до власти, оставаться тусклым иникаким.

Профессор выпил остывший чай, достал из кармана сложенныйвчетверо листок, бросил на стол, закурил вторую папиросу. Федор беспокойноерзал на стуле и крутил сахарные щипцы. Он пытался угадать, где спит Таня, усебя или у Миши, в детской. Это волновало его значительно больше, чем зловещийтреугольник: Ленин, Сталин, цианистый калий. Он отправился на кухню, поставилкипятить чайник, на цыпочках прошел по коридору, но все двери оказались плотнозакрыты. Когда он вернулся в гостиную, профессор писал что-то на листкечернильным карандашом. Федор налил чай.

— Помнишь, я рассказывал тебе про Эрни? — спросил МихаилВладимирович, не поднимая головы, продолжая писать.

— Конечно. Доктор Эрнст фон Крафт, невропатолог, ваш давнийприятель.

— Он сейчас преподает на медицинском факультете Берлинскогоуниверситета. Кафедра нервных болезней. Ты сумеешь встретиться с ним?

— Попробую.

— Я написал письмо. Не обязательно везти с собой, тебя могутпотихоньку обыскать в поезде, в гостинице. Прочитай и реши сам, стоит ли тащитьэто через границу. Можешь пересказать Эрни своими словами, память у тебяотличная. Вернешься, подробно расскажешь, что он тебе ответит.

Федору казалось, что он не сумеет сомкнуть глаз в эту ночь.Он растянулся на жестком тюфяке, смотрел в потолок, думал о Тане. Теперь онточно знал, что она спит в детской.

После волшебного вечера с оракулом, пифиями, Бокием, рыжимВалей, обваренной рукой пролетела долгая череда дней, пустых и бесследных, какмыльные пузыри. Он видел Таню мельком, ни разу наедине. Знал, как придавило ееизвестие о ранении мужа. Данилов словно нарочно подгадал дату. Федор без концаповторял про себя: «Подгадал, нарочно так устроил, чтобы ей сообщили, чтобы онамучилась».

Но, разумеется, Данилов ничего подгадать и устроить нарочноне мог. В него стрелял какой-то сумасшедший. Дуру Элизабет прислал к Тане вовсене он, а Ося. Никто не виноват.

В сонной тишине квартиры было слышно, как заплакал Миша, какТаня встала, ходит босиком, что-то ласково говорит, наверное, взяла Мишу наруки.

«Вот сейчас успокоит, уложит, выскользнет в коридор.Несколько быстрых, легких шагов. Моя дверь приоткрыта», — то ли думал, то лишептал он в горячую подушку.

Ему почудилось, что уже звучат ее шаги. Скрипнула половица,занавеска качнулась, все закружилось в темном вихре. Исчезло земное притяжение,растаяла тяжесть всех земных обязательств, земля с городами, грязью, кровью,вождями, убийцами, границами, с бело-золотой громадой храма БольшогоВознесения, где венчались Таня с Даниловым, отступила далеко вниз, скрылась вмягком мареве ночных облаков. Никого, ничего не осталось. Никакая сила не могларазлучить их, оторвать друг от друга. Тела их переплел, слил воедино лунныйсвет, спеленал сизый бархат Млечного Пути.

Комната покойного Володи, в которой ночевал Федор,находилась рядом с детской. Кровать стояла у стены. Танина кушетка тоже былапридвинута к стене вплотную. Федор спал, уткнувшись лбом в эту стену.

Самолет, 2007

Петр Борисович устал, ослаб, он слишком болезненновоспринимал потоки ненависти, которые извергали на него анонимы из Интернета.Они, эти анонимы, ели его, и он, с его деньгами, связями, статусом, был передними беззащитен. Казалось бы — так просто: не влезай в Интернет, не читай. Нокаждый раз, изнывая от стыда и брезгливости к самому себе, он влезал, читал содной лишь надеждой: а вдруг напишут что-то хорошее? Ведь он занималсяблаготворительностью, жертвовал на детские дома, на строительство храмов.Неужели все впустую? Никто не помнит, не ценит его щедрость и доброту.

Он мог оплатить какие угодно панегирики в свой адрес инаесться лестью до отвала, но ему хотелось бесплатного, искреннего уважения ивосхищения. А этого не было. Деньги были, невероятно много денег. Движимое инедвижимое имущество. Связи, статус, власть. Все, чего он желал в начале жизни,он получил сполна. И теперь совсем близко подошел к тому, чего пожелал в концежизни. Он сам, своим умом, своими силами, нащупал способ, как не умереть. Онмог победить старость и смерть, то есть оплатить для себя эту победу. Он былвсего в нескольких шагах от победы. И что же?