Илюшин в который уже раз подумал о том, какое большоевлияние имеет мать на своих уже выросших детей. Машины и Лариса его неинтересовали, и, подождав, когда беседа войдет в подходящее русло, он спросил:

– Эльвира Леоновна, а отчего окно одной из комнат напервом этаже всегда закрыто ставнями?

Вместо матери живо ответил Леонид:

– Там устроили склад старой мебели. На чердак ее неподнять, а выкидывать жалко.

– Совершенно верно, – кивнула Шестакова. –Например, до одного комода у меня никак не доходят руки – его надо бы отреставрировать,и получится прелестная вещь, весьма функциональная. Или взять книжный шкаф! Длябольшинства комнат он очень велик, к тому же гостям не нужно, чтобы мебельзагромождала пространство – ведь комнаты и без того небольшие. Но расстаться сним я не в состоянии – он дышит старыми книгами, и мне иногда кажется, будтошкаф их даже читал и стал куда начитаннее, чем я.

Все рассмеялись. Эльвира Леоновна улыбнулась и пожалаплечами.

– Но до того, как сделали склад, там жили, –невпопад сказала Эля, и все посмотрели на нее. – Я имею в виду, тамостанавливались гости, – словно оправдываясь, добавила она. –Например, тот художник… Помнишь, мама?

– Помню, конечно, – с неудовольствием отозваласьЭльвира Леоновна. – Весьма утомительный гость – вечно ноющий, переживающийза свое здоровье по любому пустяку, требующий ухода, как ребенок. Жаловался на…

Она вдруг замолчала. Молчание длилось не больше пары секунд,и его тут же нарушил Эдуард:

– Жаловался на то, что машины шумят за окном.

– Да-да, – с едва заметным облегчением подтвердилаЭльвира Леоновна. – Жаловался на шум. Я уже и забыла об этом…

– А я его помню, – задумчиво сказала Эля. –Он был совсем не похож на художника – такой маленький, толстенький, шишковатый,как картофелина.

Она улыбнулась.

– А почему после него из комнаты сделали склад? –заинтересовался Макар.

Снова наступило молчание, которое, продлись оно на секундудольше, можно было бы смело назвать неловким.

– Потому что для вещей не хватало места! –объявила Лариса, отправляя в тонкогубый рот дольку яблока. – Послушайте,Макар Андреевич, неужели вам действительно так интересно, кто жил в этом доме?Мы уже сами давно забыли, кто, когда и зачем сюда въезжал. Здесь столькопомещений! Вы бы еще попросили перечислить поименно всех, кто останавливался ввашей комнате! И доску повесить на стену – мемориальную. «Здесь в мае дветысячи восьмого года был проездом Макар Андреевич».

Она рассмеялась, оглядывая остальных, словно приглашая ихтоже повеселиться над неуемным любопытством гостя.

– А я вот помню, кто там жил, – с неожиданнымупрямством сказала Эля, и смех Ларисы оборвался. – Там жила Танюша!Татьяна Любашина, – пояснила она для Макара. – К сожалению, у неебыла трагическая судьба.

– Ну да, – фыркнула Лариса. – Трагическаясудьба путаны!

– Ты не можешь этого знать! – отрезала Эля, иЛеонид с Эдуардом переглянулись, удивленные несвойственной старшей сестререзкостью. – Тебе было всего семь лет, когда она умерла.

– Но я уже тогда была умнее тебя и лучше разбиралась влюдях!

– Лариса!

Строгий оклик Эльвиры Леоновны заставил обеих девушекзамолчать. Эля покраснела, но в глазах ее горело упрямство. Лариса небрежнозакинула ногу на ногу, довольная тем, что оставила за собой последнее слово.

– Простите их, сегодня все немного возбуждены, –извинилась Эльвира Леоновна перед Макаром. – В самом деле, я сейчас тожевспомнила – в той комнате жила Татьяна Яковлевна. Точнее, в двух, но после еесмерти одну комнату фактически превратили в сарай, и пройти в нее из доматеперь нельзя. А вторая – да, заколочена. Татьяна, Татьяна… Несчастная женщина,не вполне здоровая. У нее была тяжелая жизнь. Думаю, то, что в последние годыпринято называть послеродовой депрессией, сыграло свою трагическую роль – Таняпокончила с собой. Утопилась.

Шестакова вздохнула.

– Это очень печальная история, и я отчасти чувствуюсвою вину в том, что произошло. Никому из нас не нравилась Любашина. Мы былимолоды, жестоки и – что скрывать, Макар Андреевич! – эгоистичны, какбольшинство женщин. Уверяю вас, когда у тебя четверо детей, становится не дотого, чтобы помогать другим несчастным. Мне тогда казалось, что Любашинапрезирает нас с сестрой, и все ее поведение только подтверждало это. Она быланесколько… э-э-э… легкомысленна и всячески задирала мужчин, приходивших к нам вгости, – так что в конце концов все они стали ее избегать, чтобы непопадать в неловкое положение. Лишь много лет спустя мне пришло в голову, что,возможно, Татьяне страстно хотелось попасть на наши вечера – как-никак у насбывали известные люди, умные, образованные, интересные… Но она скрывала своежелание под маской напускного презрения. Увы, у меня не хватило мудрости этопонять.

– Мама, ты ни в чем не виновата! – возмутилсяЭдуард, бросив рассерженный взгляд на Элю.

– Нет, Эдя, виновата. Я хорошо помню один вечер – затри дня до того, как случился тот ужас. Я тогда испекла пирог, и мне взбрело вголову угостить им Татьяну. Вот я и спустилась к ней на первый этаж…

* * *

1990 год, конец января.

Пирог они вдвоем с Розой испекли из остатков антоновки,долежавшей до января, в надежде, что к ним заглянут Антоша с Борей Чудиновым.До субботы было еще несколько дней, но иногда Соколов заходил просто так, безвсякого повода, зная, что ему всегда рады в этом доме. Солнечный, обаятельный,улыбчивый, по-мальчишески беззаботный, он наполнял дом шутками и весельем,подтрунивал над Чудиновым, возился с детьми, без обиды принималпокровительственное отношение сестер, выражавшееся в ненавязчивой опеке. Помолчаливой договоренности Эльвира и Роза не разговаривали между собой оСоколове, а с ним каждая общалась так, чтобы не выставить себя на посмешище,если окажется, что Антоша все же влюблен в другую сестру.

За год, прошедший с его первого визита в дом Шестаковых, онстал у них совершенно своим. «Прижился Антоша, пригрелся», – шутил рыжийЧудинов. Антоша и вправду прижился и по многим серьезным вопросам – если не повсем – советовался с Эльвирой и Розой, признавая за ними практическую сметку,ум и находчивость. Единственной темой, которую он никогда с ними не обсуждал,была его профессиональная деятельность.

Весь вечер у Эльвиры сладко ухало сердце в предвкушении тогомомента, когда снизу раздастся звонок – один длинный, один короткий – икрасивый баритон Соколова разнесется по лестнице. На Чудинова она не обращала особоговнимания, воспринимая его как безобидный, а временами и небесполезный придатокк Антону, и иной раз даже не могла вспомнить, приходил ли он за компанию сАнтоном или нет. Боря был такой ручной, такой незаметный… Все мужчины рядом сСоколовым казались ей незаметными.