На Илюшина навалился ужас. Он захлопнул шкаф, попятился,нащупал ручку входной двери. Тяжело дыша, выбрался из комнаты, уже не думая отом, что кто-то может его увидеть, и, спотыкаясь, бросился вверх по лестнице,хотя больше всего ему хотелось бежать прочь из этого дома, слепо глядевшего вночное небо пыльными чердачными окошками, словно подернутыми пленкой.

На следующее утро Макар проснулся за две секунды до звонкабудильника и не сразу понял, где он находится. И только когда часы деликатнозапищали, вспомнил, как вернулся накануне в свою комнату, машинально разделся,не в силах ни забыть о том, что видел в угловой комнате, ни заставить себядумать об этом, и тут же уснул на застеленной кровати – способность моментальнозасыпать в любой ситуации сохранилась у него с детства.

Шторы были не задернуты, и комнату заливал утренний свет,рассыпаясь брызгами по стенам. Отраженный от ножки кровати солнечный зайчикпримостился на дверце шкафа. Солнце проникало повсюду: казалось, даже подкроватью и шкафом не осталось тени, а только светлое золото, приправленноезеленью штор и заоконной листвы.

Макар вскочил, помотал головой и окончательно проснулся.Кинул взгляд на связку ключей, брошенную на стуле, и поморщился: наверняка Эляуже обнаружила пропажу и, возможно, даже заметила, что дверь в угловую комнату,откуда он так позорно бежал накануне, не заперта. Наспех одевшись, он крадучисьспустился вниз, закрыл дверь угловой комнаты и оставил ключи на кухне, едваизбежав встречи с Эдиком. Затем вернулся к себе – до завтрака оставалось чутьбольше получаса.

«Что на меня вчера нашло?» – спросил себя Илюшин, удивляясьсобственному беспричинному страху. Он почувствовал себя ребенком, испуганнымночными призраками, которые исчезают при первом солнечном луче, а вместо нихостаются хорошо знакомые вещи. Сейчас у Макара не было ни малейшего сомнения втом, что лицо, виденное им в зеркале за спиной, было плодом его воображения.Истории, рассказанные Шестаковыми, атмосфера заброшенной комнаты, бокал вина,выпитого за ужином, – ничего удивительного в том, что после этого он сампридумал образ, укладывавшийся в рамки слышанного им рассказа о самоубийце, и«увидел» его, как только представился подходящий момент. Отражение фонаря взеркале, женские вещи в шкафу, темнота, рождающая призраков… Сейчас Макар ужене мог сказать точно, кому принадлежало лицо – женщине, девушке или ребенку:образ стал размытым, и фантазия не заполняла пустоты в нем.

Удивляло другое – то, как легко он, взрослый уравновешенныймужчина, поддался панике. Если бы Макар умел краснеть, то покраснел бы привоспоминании о том, как он прыжками несся по лестнице, забыв закрыть дверькомнаты, и отгонял воспоминание о маске с тоскливым умоляющим взглядом.

На секунду у него даже мелькнула мысль о подсыпанном в едупсихотропном средстве, вызвавшем приступ паники при первой же услужливоподсказанной воображением иллюзии, но он отказался от этой идеи. «Не стоитмножить сущности без необходимости – вряд ли дети Шестаковой додумались дотакого хода. Все объясняется куда проще, даже если это объяснение не слишкомприятно для меня. К старости я стал чрезмерно пуглив».

Подумав о старости, Илюшин хмыкнул, покачал головой,продолжая удивляться самому себе, и решил, что с затягиванием расследованияпора завязывать. Он достал из сумки альбом, из которого вырвал лист шершавойбумаги, вернулся на кровать и, подложив подушку под спину, откинулся назад,прикрыв глаза.

За окном шумела листва, ветер гонял волны по зарослямсирени, и Макар представил, как сброшенные теплой рукой ветра с веток медленноопадают цветы – один за другим. Он представил, что трава под кустом светитсясиреневым от мелких звездочек, которые быстро тускнеют, сворачивая круглыелепестки, и вспомнил Элю – отчего-то с обручем в волосах, хотя обручей она неносила. Открыв глаза, неуверенно, будто сам не зная, что получится, нарисовал всередине листа неровный цветок с четырьмя лепестками и сердцевиной в видематематического знака бесконечности.

Ветер ударил в окно, штора вздыбилась от пробежавшего покомнате сквозняка. Макар поймал его дыхание на своем лице и, стремительно водякарандашом, нарисовал подобие дома с десятью дверями, а в центре, над трубой,из которой поднималось чье-то лицо в форме облака, – схематичного кота,усы которого расходились в стороны, как стрелы. На один из усов Илюшин посадилмаленького человечка в полосатом колпаке, державшего удочку: крючок болтался науровне двери, из которой выглядывал тюлень со скошенными к носу глазами.Прервавшись, Макар пригляделся к тюленю, заштриховал ему челку и, крутанувкарандаш в пальцах, продолжил рисовать.

Десять минут спустя он отложил в сторону карандаш и окинулкритическим взглядом свой рисунок: «Страшненькая у меня получилась сказка».

То, что постороннему наблюдателю представлялось бы смешаннымнабором диковатых образов, воплощенных довольно неуклюже, для Макара было наброскомего мыслей и интуитивных ощущений, из которых он выуживал то, что прошло мимоего сознания. Одна деталь привлекла его особое внимание – ступенька, в которойбыла нарисована дыра.

– Ступенька… ступенька… – пробормотал Илюшин,вспоминая проломившуюся ступень перед входной дверью. – А ведь точно!

Он бросил взгляд на часы и вскочил, чтобы успеть на завтрак.

Ему предстояло проверить одну идею, которая могла пролитьсвет на многие вопросы, но для ее проверки Макару требовалось, чтобы в доменикого не было. Поэтому он собирался аккуратно разузнать за завтраком о планахвсех членов семьи Шестаковых.

Все получилось даже легче, чем он задумывал: ЭльвираЛеоновна, безупречная, как искусственный цветок, извиняющимся голосом сказала, чтовечером никого не будет дома.

– Совсем недолго, – прибавила она. – Счетырех до шести у моей подруги – выступление хора детей, которым онаруководит, и нам обязательно нужно присутствовать.

– Для массовки, – уточнила Лариса, переглянувшисьс усмехнувшимся Леонидом. – Кто еще, кроме нас, будет слушать эту муть?

– Ты не права, – с серьезным видом возразилЭдуард. – Там будут два с половиной инвалида, которых тетя Тома арканомзатаскивает на выступления своих детей.

– Будет вам, – урезонила их Эльвира Леоновна. –Тамара старается от души.

– Не ее вина, что результат не пропорционаленусилиям. – Эдуард рассмеялся, но, заметив, что лицо матери сталоогорченным, поднял руки вверх, словно сдаваясь. – Мама, шучу, шучу! Мы всепридем и будем наслаждаться детским хоровым пением.

Илюшин искоса посмотрел на Элю. Девушка сидела с отрешеннымвидом и так и не высказала своего мнения о запланированном походе испособностях тети Томы. Едва увидев ее в столовой, Макар с облегчениемубедился, что Эля положила ключи в мешочек на поясе как ни в чем не бывало.Поэтому теперь он чувствовал себя спокойно и обдумывал, с чего лучше начать то,что он наметил на сегодняшний вечер.