Стало тихо. Все ждали ответа.

– Непозволительно, – нахально ответил подпоручик. – Я сообщилвсё, на что уполномочен – пока. Призываю всех удвоить бдительность, подтянутьнижних чинов. В случае чего, если заметите что-то подозрительное, немедленносообщайте мне. Со дня на день ждите известия, которое всё вам разъяснит.

Он еще пораспинался на тему секретности и ответственности,после чего важно сказал начальнику штаба:

– У меня всё, ваше превосходительство.

– Ну всё, так всё. – От неудовольствия у Тика физиономияходила волнами.

Перед собранием он и начальник дивизии битый час мучилиРоманова расспросами, но никаких дополнительных сведений не выудили. Они и вштаб армии звонили, но там ответили, что разговор не телефонный и чтопослезавтра командующий будет иметь с ними беседу.

Все эти тайны, как справедливо рассудил басистый полковник,могли иметь только одно объяснение. Фронт 74-ой дивизии выбран для прорываавстрийской обороны.

В третьем часу пополудни она заметила условленный сигнал.Над хатой Опанаса вился черноватый дымок. Опанас нарочно поселился, чтобы егодом, стоявший немного на отшибе от остальных, был виден из окна ее горницы.Мавка часто смотрела в ту сторону, иной раз подолгу.

Черный дымок, от сырых буковых сучьев, означал: «Немедленноко мне».

Сердце у нее так и запрыгало.

Только что сидела смурная, напевала невеселую песню: 

Гетьте, думи, ви хмари осiннi!

То ж тепера весна золота!

Чи то так у жалю, в голосiннi

Проминуть молодi лiта? 

И вдруг – срочный вызов!

Пять дней не виделись. Он запретил. Один раз случайновстретила на улице, он шел куда-то с солдатами – отвернулась. Но прошла близко,рукавом задела, будто случайно. Пустяковое касание, а обожгло, как огнем.

Сейчас она его увидит! Не для объятий, конечно – Для Дела.Опанас не станет по личному поводу давать сигнал, не такой это человек. За то,может быть, она его и полюбила, что для него Дело прежде всего.

А все равно стало ей сладко.

Мавка наскоро поглядела на себя в зеркало, поправила косы.Волнение было ей к лицу, и вообще сегодня выглядела она неплохо.

Прежде чем выйти из дома, следовало (Опанас научил)проверить, всё ли чисто.

Она встала за тюлевой занавеской, мысленно поделилазаоконное пространство на сектора и тщательно осмотрела каждый из них. К этомузанятию Мавка относилась очень добросовестно – ведь так велел Опанас.

Третий сектор – густые кусты слева от калитки – еенасторожил. Кто-то там прятался. Если не приглядываться, не заметишь. Но когдафиксируешь взгляд, как показывал Опанас, зрение обостряется.

Определенно в можжевельнике кто-то прятался. Соседскиймальчишка? Четырнадцатилетний оболтус несколько раз пытался подглядывать, какона моется или переодевается.

Мавка поднялась на чердак. Там, среди прочих нужных для Делавещей, был спрятан хороший бинокль.

Через пыльное стекло крошечного окошка навела резкость.Нахмурилась.

Это был не оболтус. Человек в военной форме. Блеснулаофицерская звездочка на погоне. Мавка поймала в кружки лицо соглядатая.

Ах вот это кто…

Губастый юнец-прапорщик сегодня уже попадался ей на глаза. Совсеммолоденький, так и пожирал взглядом. Она видела его около школы, потом наплощади, потом у керосиновой лавки. Ясно было, что рядом он крутится неспроста.Сначала Мавка забеспокоилась, не слежка ли. Но для контрразведки мальчик былслишком пушистый, несерьезный. Не иначе влюбился. Это ее не удивило, она знала,что имеет власть над мужчинами. Может приворожить любого – кроме одного,который единственный ей только и нужен.

Удивляться, что прапорщик целый день вместо службы таскаетсяза барышней, было нечего. В Русиновке офицеров, дожидающихся оказии догубернского города, хватало. Были и те, кто, наоборот, прибыл из госпиталя илис пополнением, ждал назначения в часть.

В другое время Мавку такой застенчивый, но настырныйприлипала только развеселил бы. Но сейчас он был ужасно некстати. Ведь сноваувяжется. Не к Опанасу ж его вести? Опять же, вдруг он все-таки приставлен дляслежки? У кацапов в контрразведке какой только швали не держат. Достаточновспомнить дурака Жилина или наглого подпоручика, что хватал за плечо и терсяколеном.

Она не на шутку рассердилась. Как-то надо было эту досаднуюпомеху устранить.

Если б ее так остро не подгоняло нетерпение, она, наверное,поступила бы менее авантюрно. А тут долго голову ломать не стала.

Накинув на плечи алый с черным платок, она вышла из дома – ипрямиком к околице. Офицерик пригнулся, затаился, но она остановилась перед ними раздвинула ветки.

– Вы что это тут прячетесь? – со смехом спросила она. – Ядумала, кошка.

Он медленно распрямился. Щеки порозовели. Молчит.

– Хорошо ли из кустов за девушкой подглядывать? – Ее глазасмеялись. – А еще офицер. Если вам кто нравится, смелее надо быть. Девушкиробких не любят.

Прапорщик моргнул густыми ресницами. С таким телятейрассусоливать было нечего.

– Нравлюсь я вам?

Она дала себе пять, много десять минут, чтоб его сплавить.

– Ужасно нравитесь! – наконец обрел он дар речи. И как-тосразу просветлел.

– То-то, смотрю, хвостом за мной ходите.

– Я как вас увидел, будто магнитом притянуло! – стал вдругразговорчивым юнец. – Вы ужасно красивая. Вот.

– Красноречивый, – похвалила Мавка. – «Ужасно нравитесь»,«ужасно красивая». Но если бы вы умели ухаживать за девушками, то подарили быцветы. Или конфет.

– Цветы? – Он стал оглядываться. – Могу одуванчиков нарвать.А конфеты… Где ж я возьму?

– В гарнизонной лавке. Там шоколадные есть. Сходите, купите,а я самовар поставлю. Будем чай пить.

Давай-давай, лети за конфетами, мысленно поторопила онамальчика. Исчезни.

Но губошлеп вдруг заупрямился.

– Я от вас никуда! – пылко объявил он. – Где вы, там и я.Потому что, если расстанусь с вами хоть на минуту, у меня разорвется сердце!

Не такой уж он оказался и робкий. Мавка поняла: так простоот него не отвяжешься. И с ходу поменяла тактику. Подхватила ее лихая, озорнаяволна, понесла. Никогда в жизни не выкидывала она штуки, которую вдруг надумалапровернуть.

На осуществление нового, восхитительно дерзкого планапридется потратить минут пятнадцать-двадцать. Зато он был наверняка, безосечки. И будет что Опанасу рассказать. Это соображение подстегнуло ее,заставило жарко улыбнуться. И внутри тоже стало горячо, томно.