– С великим наслаждением, – осклабился Алеша.

Внутри же весь подобрался. Присмотреться решили, ясно.Предстоит экзамен. Надо выдержать его на «отлично». Шанса на переэкзаменовку небудет.

– Сию минуту, моя русалочка. Только портсигар захвачу.

В спальне взял из тумбочки маленький плоский «браунинг»,сунул в карман брюк. Вряд ли эта одалиска будет его убивать, но лишняяпредосторожность не помешает.

Где-то поблизости должен находиться Калинкин, которомупоручено следить за Учительницей. Если что – прикроет.

По дороге к Мавкиному дому, неся всякую развязную чушь,Романов пытался выявить Васино присутствие. То внезапно оборачивался, тонагибался поднять упавший платок. Калинкин вёл наблюдение безупречно – ни разуне засветился.

Оказавшись в горнице, Алексей, следуя роли, сразу жепритянул девушку к себе. Был уверен, что она снова, как тогда, даст ему отпор,после чего можно будет изобразить оскорбленное мужское самолюбие и перейти кделовой фазе – послушать, какую словесную канитель она начнет плести. По еевопросам, по речевым и интонационным нюансам можно будет о многом догадаться.

Сюрприз!

Неожиданно для подпоручика бывшая неприступная дева самаподалась к нему, жарко задышала, приоткрыла сочные губы.

Когда он замешкался, глухо прошептала: «Ну что же ты?»

Хлестаков, которого изображал Алеша, в такой ситуации могповести себя одним-единственным образом. Поступить иначе значило провалитьдело.

Проклиная все на свете: свою легенду, чертову шпионку с еедешевыми капканами, службу в контрразведке, он поднял соблазнительницу на рукии обреченно понес в соседнюю комнату. Дверь, будто нечаянно, была приоткрыта ивиднелась кровать.

К досаде прибавилась еще и паника. Какой может быть любовныйпыл в подобном расположении духа? А если примитивный армейский бабник вдругокажется неспособен к любовным утехам, это сразу выдаст его внутреннеенапряжение, притворство, фальшь.

Только зря Алеша беспокоился. Он так давно не обнималженское тело, а безмолвная русалка была так покорна, так хороша собой, что нималейших затруднений не возникло. Совсем наоборот: в определенный моментпришлось до крови прикусить губу, чтобы напомнить себе – это не любовь, этослужба. Он нарочно заставил себя думать о другой шпионке, столь жепривлекательной, которая однажды разбила ему сердце. Думал пробудить в себененависть к притворщице Мавке, но вместо этого испытал еще более остроежелание.

Учительница исполняла свою роль ничуть не хуже. Должно быть,имела изрядный опыт в постельном лицедействе.

И все-таки, несмотря на злые мысли и неотступнуюнастороженность, это было чудесно. Как будто исчезли война, смерть, измена,ложь. Таково мистическое свойство самого естественного из человеческих занятий.

После страсти она, конечно, изобразила разнеженность, сталаприставать с расспросами – чего и следовало ожидать.

Он тоже играл сладкую расслабленность. Сам мысленноповторял: гадость, какая гадость.

Будто насильно себя уговаривал.

Никогда себе этого не прощу, думала Мавка, а самасодрогалась от отвращения. Не к тому, что произошло – к себе.

Это было ужасно. Она готовилась вытерпеть унижение, боль,прилив тошноты. Вначале всё так и шло. Но потом…

Она ощущала себя предательницей. Но обманывать саму себябыло не в ее правилах.

Следовало смотреть правде в глаза. Ей понравилось то, чтопроизошло. Больше, чем понравилось.

Возможно, во время этого она забыла об Опанасе потому, что сдругим мужчиной получилось совсем-совсем по-иному. Она думала, что они всенепременно рвут, кусают, бросают короткие приказы. А оказывается, вовсе необязательно. Что если мужчины в постели вообще все разные?

О, теперь она была опытной женщиной. Два с половинойлюбовника (за половинку она посчитала прапорщика Васю) – это вам не один.

– Ты всегда такой с женщинами? – спросила она.

– Какой «такой»?

– Ну, такой… Нежный.

Он поглядел на нее с недоумением. Улыбнулся.

Что за чушь я несу, спохватилась Мавка. Разве о том надо?

– Ты теперь стал большой начальник, да?

– Ты даже себе не представляешь, насколько большой, – сготовностью ответил подпоручик. – Начальство наконец признало, что Романов намногое способен. Если б я мог тебе рассказать, ты бы ахнула. Не имею права. Носкоро ты всё узнаешь. Я, может, буду считаться исторической фигурой. Когда тыменя трогаешь, – он положил ее руку на себя, – можешь считать, что прикасаешьсяк истории.

И захихикал, как бы довольный своим остроумием.

Чем больше он болтал, тем быстрее приходила в себя Мавка.Вот теперь ей сделалось по-настоящему тошно.

Я развратная, я гнусная, думала она. Как я могла с этимпошляком, с этим ничтожеством так забыться! С москальской тварью, ссамодовольной скотиной! Завтра будет офицерам в штабе хвастать, как хохлушечкапод него сама подстелилась.

И захлестнула Мавку такая жгучая ненависть, что онавыпрыгнула из кровати и кинулась к божнице.

– Ты куда?

– Нагрешила я. Хочу лампадку зажечь…

Трясущимися пальцами поднесла спичку к красной стекляннойчашечке.

Губы беззвучно шептали: «Здохни, зникни!»

Это был не секундный порыв. Обернувшись, она поглядела наоскорбителя холодным, брезгливым взглядом. Как на придорожную падаль.

Мужчина этот смертельно перед нею виноват. За смертельнуювину расплата одна – смерть.

О Деле в эту минуту она не думала.

Нимец прятался где-то во дворе. Когда Мавка входила в дом,на ветке можжевельника висела белая тряпица – условный знак, что прикрытиеобеспечено.

Теперь где-то там, во мраке, дикий и страшный человек, отодного вида которого у нее всегда шел мороз по коже, готовился к убийству…

Скорей бы уж, сказал себе Мавка, гадливо содрогнувшись. Апотом нагреть воды и мыться, мыться, мыться. Только такое не смоешь…

Она повернулась к подпоручику, ненавидя его еще лютей.Взялась за нижнюю юбку. Боялась, он станет мешать, снова лезть, но он тожеподнялся и быстро, по-военному оделся.

– Поговорим о работе? Потехе час, как говорится, а делу –время, – сказал Романов, важно супя брови. – Не только на мне, но и на всехмоих сотрудниках нынче большущая ответственность. Теперь мы с тобой, можносказать, свои люди. – Он подмигнул. – Служи, старайся. А я тебя отблагодарю.