Корнелиус побыл в гостиной недолго – минуту, много две.Митрополит, дав келейнику какое-то поручение (Иосиф сразу заторопился), завел спастором Грегори ученый спор о воззрениях какого-то Паскаля, а князь ВасилийВасильевич подсел к Сашеньке и принялся что-то нашептывать ей на ухо. Боярышняпотупилась. Хозяин, Артамон Сергеевич, поглядывал на молодых с ласковойулыбкой, и смотреть на это у капитана не было решительно никаких сил.

Черт с ней, с белорыбицей – все равно в глотку не полезет,решил Корнелиус и отправился в ночь, за ворота, проверять караулы. Ничего,скоро мука закончится. Пришлет Галицкий сватов, сыграют свадьбу, и перестанетАлександра Артамоновна смущать бедного солдата дружеским обращением и лучистымвзглядом. Жизненная мельница всё перемелет, была мука, а останется одна мука.

Прошел Артамоновским переулком. У решетки, что отделяламилославскую половину, стояли в тулупах сержант Олафсон и еще двое. Не спали,трубок не курили. На другом посту, где выход на Малорасейку, караул тоже был впорядке.

Корнелиус решил обойти усадьбу задами, вдоль глухой стены –не для дела, а так, ради моциона. Возвращаться в залу, чтоб смотреть, какГалицкий щекочет усами ушко Александры Артамоновны, было невмочь.

Ночь выдалась ясная – при луне, при звездах. Фон Дорн шел,поглядывая в вечное небо, вздыхал. Руку на всякий случай держал за пазухой, нарукояти пистоли.

Вдруг из темноты, где ограда церкви Святого Николая,донеслась возня, а потом, конечно, и крик: «Караул! Убивают!».

Корнелиус покачал головой, развернулся идти обратно. Кричине кричи, уличный караул не прибежит – им тоже жить охота. После, когда воплиумолкнут, – вот тогда подойдут. Если не до смерти убили, отведут в земскуюизбу. Если до смерти, увезут на Чертолье, в убогий дом. А из дворов спасатьубиваемого никто не сунется, в Москве такое не заведено. Мало того, что самогозарезать могут, так еще потом на разбирательстве в Разбойном приказе умучают:кто таков, да зачем не в свое дело лез – может, сам вор.

Ну их, московитов, пусть режут друг друга на здоровье.

Но тут вдруг от нехорошего места донеслось по-немецки:

– Hilfe! Hilfe![12] Это уже было другое дело. Европейца, темболее соотечественника, бросать в беде нельзя.

Фон Дорн трижды коротко дунул в свисток, подзывая своих, асам дожидаться не стал, побежал на шум.

Обогнул ограду, увидел фонари на снегу – один погас, второйеще горел. Рядом два неподвижных тела с раскинутыми руками. Кричали оттуда, гдесгущалась тьма. Капитан сощурил глаза и разглядел две черные фигуры, которыетащили волоком кого-то упирающегося и жалобно кричащего.

И снова:

– Караул! Hilfe!

Так ведь и голос знакомый! Теперь, вблизи, Корнелиус узнал –это же герр Вальзер. Тем более: грех и даже преступление не выручитьматфеевского гостя.

– Стой! – бешено заорал фон Дорн, выхватывая пистоль –шведскую, с колесным замком.

Один в черном обернулся – забелело круглое пятно лица.Корнелиус пальнул, разбойник опрокинулся на спину.

Выхватил шпагу, кинулся на второго, а лекарю крикнулпо-немецки:

– Герр Вальзер, в сторону!

Тот проворно отполз на четвереньках.

Тать в длинном черном одеянии (да это ряса, он был переодетмонахом!) выхватил прямой, широкий тесак, но где ему, увальню, было тягаться случшим клинком прежнего Вюртембергского полка. Первым же выпадом фон Дорнпроткнул негодяя насквозь.

Оказывается, бандитов было не двое, а трое. Третий –высокий, в остроконечном клобуке – стоял немного в стороне, засунув руки врукава, и не двигался. Видно, перетрусил. Лица было не видно – лишь силуэт, таккак луна светила ночному вору в спину.

– Пади на колени, блуднин сын! – страшным голосом потребовалКорнелиус и взмахнул окровавленной шпагой. – Убью, как собака!

Высокий выпростал из рукава руку, легонько всплеснул ею, икапитана вдруг звонко ударило в грудь – это брошенный нож пробил шубу и звякнуло кирасу.

Ах, ты так! Ну, пощады не жди!

Корнелиус занес шпагу для рубящего удара и бросился наразбойника. Тот стоял всё так же неподвижно, будто примерз к земле.

Клинок со свистом рассек воздух, но голову татю разрубить неуспел. Неуловимым для глаза движением тот перехватил сталь рукой в кожанойрукавице, словно шутя вырвал у капитана шпагу и запросто, как лучину, переломилее пополам.

Оторопев, фон Дорн сделал шаг назад, выхватил из-за голенищакинжал. Возникло жуткое, безошибочное чувство, что всё это он уже когда-товидел в кошмарном сне: бил врага шпагой, а шпага ломалась; колол кинжалом, атот сгибался, будто был сделан из воска.

Страшный, непробиваемый человек вцепился Корнелиусу взапястье, вывернул так, что захрустели кости, а другой рукой коротко, мощноударил мушкетера в лицо.

Фон Дорн отлетел навзничь. Улица, небо, дома завертелись,норовя разместиться вверх тормашками. Повернувшись вбок, Корнелиус выплюнул скровью на снег два передних зуба. Но расстраиваться из-за погубленной красотыбыло некогда и незачем земной путь капитана мушкетеров подходил к концу.

Разбойник нагнулся, подобрал выпавший кинжал и наступилоглушенному Корнелиусу на грудь, припечатал к мостовой. Полоска стали поймалалунный свет, тускло блеснула. В жизни фон Дорн не видывал ничего красивей этогомимолетного сполоха.

Господи, прими душу раба Твоего Корнелиуса, сына Теодора иУльрики.

Включить компьютер и открыть файл vondorn.tif было деломодной минуты. Вот оно – соединенное из двух половинок и сосканированноезавещание капитана Корнелиуса фон Дорна. Если послание сыну Никите, конечно,было завещанием.

Почерк у капитана, даже и по понятиям семнадцатого столетия,был неважный. Николас прищурился и очень медленно, по складам, стал читать:«Па-мять сия для сын-ка Ми-ки-ты ег-да в ро-зу-ме-нии будет а ме-ня Гос-подьпри-бе-рет а пу-ти на Мос-кву не по-ка-жет а еже-ли умом не дой-дешь как тогоизы-ска-ти на то во-ля Бо-жья па-ки со-блазн ди-авол-ский не за-вла-дел…» –Что-что? – перебила Алтын. – Слушай, я не въезжаю. Ты можешь это перевести нанормальный русский язык? «Егда, паки». Хренотень какая-то.

– Сейчас, – сказал Фандорин. – Сначала почерк расшифрую.