Накануне Корнелиус проверил, работает ли механизм. Славабогу, работал – гамбургские мастера свое дело знали. Сокрытые внутриколокольчики в нужный миг начинали серебристо отщелкивать веселую песенку«Здравствуй, новый Божий день» – чтоб человек просыпался в добром расположениидуха, с улыбкой на устах.

Дождался. По наследственному фондорновскому везению,Александра Артамоновна была одна.

В руке держала малую грифельную доску и счеты с костяшками,на каких купцы считают – не иначе, шла к Андрею Артамоновичу, учиться вместе сбратом арифметике (и зачем только высокородной девице эта низкая наука?).

Корнелиус не поворачиваясь – словно и не видит – нажал подшляпой рычажок боя и сразу руку отнял, на колено положил. Сам сидит, искоса поотражению в зеркале за Сашенькой следит.

Та шла себе, стуча каблучками по дубовому паркету, да вдругзамерла: откуда ни возьмись полились волшебные переливчатые звуки –приглушенно, как бы из-под земли или, наоборот, из надземных сфер. А фон Дорнсидит, вроде и не слышит ничего, только мизинец руки, положенной на эфес,оттопырил, чтоб луч на перстне поиграл.

– Капитан… Как тебя… Корней! – шепотом позвала Сашенька.

Здесь Корнелиус, конечно, вскочил, повернулся, поклонилсясамым учтивым образом – париком чуть не до пола.

– Да, ваше сияние? (Так перевел на русский Durchlaucht[11]).

– Слышишь? – боярышня боязливо подняла розовый пальчик,ресницы так и затрепетали. – Слышишь?

Фон Дорн наморщил лоб, словно бы прислушиваясь. Недоумевающеразвел руками.

– Лошадь кричит? Это Зюлейка, гнедой кобыл Иван Артамонович.У нее будет дитя.

– Да не кобыла! – досадливо махнула Сашенька. – Вот, вот!Музыка райская!

Взгляд, обращенный на Корнелиуса, был одновременноиспуганным и в то же время исполненным надежды на чудо.

Капитан проговорил заученную фразу – красивую и без единойошибки:

– Я человек простой и грешный, мне не дано слышать райскуюмузыку. Это могут только небесные создания.

И снова поклонился – почтительно, без дерзкой галантности.

Боярышня, наклонив головку, послушала бой еще немножко,потом вдруг быстро подбежала к стулу и сдернула шляпу.

– Это что? Табакерка с музыкой? Да ты. Корней, шутник!

Схватила будильник и звонко, не хуже серебряныхколокольчиков, рассмеялась.

– Какой красивый! А зачем цифры? И небесные знаки?

Корнелиус смиренно объяснил про устройство будильника и споклоном сказал:

– Позволте, ваше сияние, подарить вам этот скромный подарок.

Сказал – и сердце стиснулось, все-таки жалко было отцовскогобудильника.

Но устроилось всё лучше некуда. Будильник АлександраАртамоновна в дар не приняла, на шутку не рассердилась и с того дня стала фонДорна отличать. Улыбалась уже со смыслом, как другу. Если ехала кататься всанном возке, велела скакать следом. А один раз, на прогулке в Сокольниках,попросила обучить пальбе из пистоли. Когда боярышня двумя ручками взяларукоять, а Корнелиус стал наводить дуло, её разрумянившаяся от холода щекаоказалась совсем близко, и от этого с капитаном приключился немыслимый конфуз –промазал с десяти шагов по толстому стволу. Сама же Сашенька его и утешала.

Человек не властен над своими фантазиями. И стали фон Дорнугрезиться видения одно несбыточней другого. Мечтать ведь никому невозбраняется.

Скажем, загорелся чудесный каменный дворец, со всех сторонпламя, холопы от жара разбежались. Корнелиус вбегает в окутанную дымомсветелку, подхватывает ослабевшую Сашеньку на руки, выносит наружу, и она вблагодарность целует его в опаленные усы. Ради такого впору было самому палатызапалить. В Москве что ни день где-то горит, никто и не удивится…

Или, еще лучше, спасти самого Артамона Сергеевича отпокушения или какой-нибудь другой смертной опасности, а в награду боярин, как всказке, скажет: «Женись, храбрый и верный рыцарь Корнейка, на моей единственнойдочери». Конечно, капитан фон Дорн по матфеевским меркам голодранец и знатностиневеликой, но ведь и сам экселенц не из Рюриковичей, простой дворянский сын.Враги за глаза ругают его худородным. А что до различия в вере, то радиСашеньки и перекреститься бы можно. Бог простит, потому что Он за любовь многоепрощает.

Когда фантазии заходили так далеко, Корнелиусу становилосьстыдно и страшно, ибо тут уж пахло пагубой христианской души. А главное –грешил он помыслами попусту, безо всякого резона, потому что у АлександрыАртамоновны жених уже наметился, и презавиднейший. Василий Васильевич Галицкий:богатый, умный, просвещенный, собой писаный красавец. Галицкие первая средишестнадцати знатнейших фамилий, которые веками составляли самую опору престола.На четвергах Галицкий бывал всегда, ни одного не пропускал. Сидел на почетномместе, рядом с хозяином, но всякий раз поворачивал стул так, чтобы и АлександруАртамоновну видеть.

Покручивая холеный пшеничный ус (бороду брил), князь умноизъяснял и о государстве, и о торговле, и о военном деле. По всему он получалсяполный матфеевский единомышленник, так что Артамон Сергеевич толькоодобрительно поддакивал. С иностранными гостями Галицкий говорил по-латыни ипо-французски – те тоже восхищались блестящим собеседником. Как ни высматривалКорнелиус, придраться в Василии Васильевиче было не к чему, превосходил онмушкетерского капитана решительно по всем статьям.

Да за одну красоту тонкого, породистого, в профиль чутьхищноватого лица князя полюбила бы любая королева. Когда, запрокинув кудрявуюголову, Галицкий посматривал на Сашеньку и победительно поигрывал бровями, уфон Дорна начинали неметь скулы. А если боярышня розовела и опускала ясныеглаза, Корнелиус выходил за дверь и там, в коридоре, отводил душу представлялсебе, как бьется с князем на шпагах, всаживает ему в живот, по самую рукоять,испанскую сталь, и у баловня Фортуны от последнего изумления лезут из орбиткрасивые синие глаза.

Ну почему мир устроен так несправедливо?

* * *

Мерное течение службы и жизни для капитана фон Дорназакончилось в ночь на первое января 1676 года от Рождества Господня, а порусскому исчислению 5184-ого. У Артамона Сергеевича праздновали Новый годпо-европейски, а не 1 сентября, как было заведено в Московии. Собрались гости –по большей части всегдашние, матфеевского избранного круга, и несколько новых.