Блейз надел куртку и вышел из комнаты. Сначала пошел надорогу, чтобы поправить цепь. Порадовался, что замок, пусть и сломанный,удерживает цепь на месте. А чтобы понять, что он сломан, требовалосьприглядеться. Потом вернулся к разбитым главным воротам. Какие-то доски вернулна место, воткнул в снег (и уже сильно вспотел), но выглядело все дерьмово.Если бы кто-то появился поблизости, у него определенно возникли бы проблемы.Блейз, конечно, был тупицей, но не до такой степени, чтобы этого не понимать.

Когда он поднялся в бывший директорский кабинет, Джопроснулся и кричал во весь голос. Теперь его крики не ужасали Блейза, какпрежде. Он переодел ребенка, надел на него маленькую курточку, положил на пол,чтобы тот немного подвигал ручками-ножками. Пока Джо пытался ползти, Блейзоткрыл мясной обед. Не смог найти чертову ложку (хотя со временем онаобязательно бы нашлась, как находится большинство вещей), поэтому ему пришлоськормить ребенка с кончика пальца. Блейз обрадовался, увидев, что ночью у Джопрорезался еще один зуб. Теперь их было целых три.

– Извини, что обед холодный, – сказал Блейз. – Но мычто-нибудь придумаем, правда?

Температура обеда Джо не волновала. Он жадно ел. Потом,когда закончил, начал плакать от боли в животе. Блейз знал, что у малыша болитживотик. Он уже научился различать плач, вызванный болью в животе, режущимисязубками, усталостью. Положил Джо на плечо, походил с ним по комнате, поглаживаяпо спине, говоря ласковые слова. Потом с плачущим Джо на руках вышел в холодныйкоридор. Младенец начал дрожать, не переставая плакать. Блейз вернулся вдиректорский кабинет, завернул мальчика в одеяло, край набросил на голову, каккапюшон.

Поднялся на трети й этаж и вошел в кабинет №7, где он иМартин Кослоу впервые встретились на уроке арифметики. Здесь остались трипарты, сваленные в угол. На верхней, среди вырезанных сердец, мужских и женскихполовых органов, предложений отсосать и нагнуться, Блейз увидел инициалы КБ,печатные буквы, вырезанные его рукой.

Как зачарованный, снял перчатку и провел пальцами по древнимканавкам в дереве. Мальчик, которого он едва помнил, сидел за этой самойпартой. Невероятно. И каким-то странным образом ему вспомнилась одинокая птицана телефонном проводе, грустный образ. Канавки были очень старыми, края давнозакруглились. Дерево растворило в себе эти инициалы, они стали его частью.

Он вроде услышал смешок у себя за спиной и развернулся.

– Джордж?

Нет ответа. Слово отразилось от стен, эхом прилетело назад.Будто дразнило его. Говорило, что не будет никакого миллиона, ничего не будет,кроме этой комнаты. Комнаты, где он знал только унижение и страх. Комнаты, гдеон доказал свою неспособность учиться.

Джо дернулся у него на плече и чихнул. Нос малыша покраснел.Он опять заплакал. Плач казался таким тихим в этом холодном и пустом доме.Мерзлый кирпич словно впитывал его в себя.

– Ну, ну, – заворковал Блейз. – Все хорошо, не надо плакать.Я здесь. Все хорошо. У тебя все в порядке. У меня все в порядке.

Малыш снова дрожал, и Блейз решил отнести его в кабинетЗакона. Положил в колыбельку у камина. Укутал еще в одно одеяло.

– Все хорошо, милый, все хорошо. Все отлично.

Но Джо плакал, пока совсем не вымотался. А вскоре послетого, как заснул, пошел снег.

Летом, после Бостонского загула, Блейза и Джонни Челцманавместе с другими ребятами из «Хеттон-хауза» отправили на сбор черники. Человек,который нанял их, Гарри Блуноут, был нормальным парнем. Не в смысле сексуальнойориентации (именно в таком значении потом пренебрежительно использовал этослово Джордж), а в лучших традициях лорда Бадена-Пауэлла[48]. Ему принадлежалипятьдесят акров в лучших черничных местах в Уэст-Харлоу, и он обрабатывал ихкаждую весну. А каждый июль нанимал команду из двадцати, или около того,подростков из сиротских приютов на сбор урожая. И не стремился выжать из своейземли максимум прибыли, как поступали большинство мелких фермеров. Он могнанять мальчишек из «XX» и девчонок из «Уискассетт-хоум» (туда помещалидевушек, нарушивших закон, но не совершивших тяжелых преступлений) и платить импо три цента за кварту. Они бы брали эти деньги и считали себя счастливчиками,получив возможность пожить на свежем воздухе. Вместо этого он платил им по семьцентов, сколько просили и получали местные подростки. Перевозку на поле иобратно Гарри Блуноут оплачивал из собственного кармана.

Гарри был высоким, долговязым стариком-янки с изрезаннымглубокими морщинами лицом и выцветшими глазами. Тот, кто смотрел в них слишкомдолго, уходил в полной уверенности, что это глаза безумца. Гарри не состоял нив «Грандже», ни в какой-то еще фермерской ассоциации. Да они бы его к себе и неприняли. Не могли принять человека, который нанимал преступников для сбораягод. И они были преступниками, черт побери, что в шестнадцать лет, что вшестьдесят один. Они приезжали в добропорядочный маленький городок, идобропорядочные горожане чувствовали, что должны запереть двери. Должнынастороженно поглядывать на незнакомых подростков, шагающих по дороге. Юношей идевушек. Соберите их вместе, преступников-юношей и преступниц-девушек, и что выполучите, как не Содом и Гоморру? Все так говорили. Это нехорошо. Особенно,когда ты пытаешься воспитать своих детей так, чтобы они не сходили с путиистинного.

Сезон сбора черники продолжался со второй недели июля потретью или четвертую неделю августа. Блуноут построил десять домиков на берегуреки Ройял, которая протекала по его территории. Шесть для юношей и четыре длядевушек, последние чуть в отдалении от первых. С учетом их расположенияотносительно реки юноши жили в домах-на-стремнине, девушки – вдомах-в-излучине. Один из сыновей Блуноута, Дуглас, приглядывал за постояльцамидомов-на-стремнине. Каждый июнь Блуноут давал объявление в газету, емутребовалась женщина, которая могла бы жить в домах-в-излучине, совмещаяобязанности комендантши и поварихи. Платил он ей хорошо, и тоже из собственногокармана.

Вся эта скандальная история всплыла на городском собрании,когда коалиция Юго-Западной излучины попыталась провести повышение налогов наземлю Блуноута. С той целью, чтобы свести к минимуму его прибыль и положитьконец этим программам социальной благотворительности, от которых на милю неслокоммунизмом.

Блуноут не произнес ни слова до самого конца дискуссии.Только его сын Дуг да двое-трое друзей-соседей стояли за него горой. А потом,когда мистер Ведущий уже собрался закрыть обсуждение, он поднялся и попросилслова. Получил его, пусть большей части участников собрания слушать Блуноутасовсем не хотелось.

Сказал он следующее: