со мной здесь, на острове, и я давно должна была понять, кто совершил эти преступления. Теряю хватку.

Мы с генералом подошли к комнате Аллы Михайловны, но Владимир Павлович удержал мою руку, когда я хотела постучать.

– Вика случайно услышала мой разговор с Игорем. Была годовщина того злосчастного боя – и он позвонил в миллионный раз спросить, как я могу жить с такой ношей на душе. Мы поговорили совсем чуть-чуть, но девочке хватило этого, чтобы сделать выводы. Она у нас умненькая. Словом, в тот день мне пришлось объясняться еще и с ней.

– Она угрожала вам?

– Нет. Просто дала понять, что теперь относится ко мне иначе. Вика – человек-скала. Ее моральные принципы категоричны и незыблемы. Никакие аргументы не смогли бы поколебать ее – люди в ее понимании должны быть безупречны, или с ними не стоит иметь дела.

– Вы в курсе ссоры, которая произошла между вашей крестницей и завучем школы, в которой она работала?

– В курсе. Отвратительная история, но что поделаешь, молодым в современном мире трудно строить карьеру.

– Завуч упоминала какой-то компромат на Вику. Не знаете, что бы это могло быть?

Генерал презрительно рассмеялся:

– Да какой там компромат! Говорю вам – Вика была воплощением морали и нравственности. Иногда даже чересчур. Ничего у этой завистливой грымзы не было. Просто со злости ядом плевалась.

– А должность Вике действительно досталась не по знакомству?

– Нет, она всегда все делала честно. И даже отказалась от помощи матери, хотя у Риты были возможности ей помочь. Вика не хотела быть ей обязанной, она выбрала свой путь. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне, – ответила я.

– Тогда не буду мешать, вернусь к друзьям. – Генерал отвесил легкий поклон, как герой старого английского фильма, и, развернувшись, пошагал обратно.

Я постучала в дверь.

– Алла Михайловна! Откройте, пожалуйста. У вас все в порядке?

– Открыто, – раздался глухой голос.

Я вошла в комнату и увидела, что в ней царит полумрак. Занавески были опущены, солнечные лучи едва проходили сквозь плотную ткань.

Алла Михайловна сидела в кресле, упав всем телом на плюшевый подлокотник.

– Алла Михайловна, вы как себя чувствуете? Принести вам что-нибудь?

Женщина покачала головой. Лицо ее было залито слезами, но плакала она молча, словно на крик сил у нее не осталось.

– Простите, что спрашиваю, – попросила я, – но мне очень нужно знать. Может быть, вы что-нибудь видели или слышали днем? Какую-нибудь ссору или разговор.

Мать жениха все так же покачала головой, сглатывая слезы.

– Никто с Виктором не конфликтовал? Или с Викой?

– Я не знаю. Я ничего не видела.

Одни и те же ответы. Никто и ничего. Как же так получается – никто ничего не видел, и при этом совершено два убийства?

Разговор ожидаемо не клеился. Матери, потерявшей сына и невестку, говорить было трудно. Оглушенная своим горем, она вряд ли понимала значение моих слов.

Я предприняла последнюю попытку:

– Но, может, видели что-то необычное? Вы ходили на прогулку после обеда?

Алла Михайловна долго не отвечала, глядя в одну точку, как статуя. Я решила, что она уже не ответит, и хотела было пойти к выходу, как вдруг она прошептала:

– Я пошла пройтись.

– Что вы сказали?

– Сын отправился на пляж с друзьями, и я тоже решила погулять. Я видела, как они втроем бежали к берегу.

Алла Михайловна говорила медленно. Слова падали с ее губ тяжелыми каплями.

– Я его таким запомню. Загорелым, в цветных шортах. Такой счастливый… В этом проклятом «Раю».

– Скажите, пожалуйста, в какую сторону вы направились, когда вышли из дома?

Пауза снова повисла в воздухе. Алла Михайловна прикрыла глаза, потом, словно через силу, произнесла:

– В сторону цветника.

– Цветника? Вы имеете в виду оранжерею?

– Наверное. Там много цветов.

– Вы никого не видели по дороге?

– Девчонки были на берегу, снимали всякую ерунду на телефон.

– Хорошо, больше никого?

– Девушка – официантка.

– Та, что несла цветы?

– С крашеными волосами, невысокая. Я уронила сумочку, и она подняла ее для меня.

– Хорошо, Алла Михайловна, что было потом?

Женщина отвернулась и нетерпеливо замахала на меня ладонью. Рука ее, испещренная морщинами и мозолями, сильно контрастировала с праздничным шифоновым платьем.

– Ничего. Ничего. Я посмотрела на цветы. А потом меня позвали в зал. Пришел мальчик… Друг…

– Алла Михайловна…

– Я хочу спать.

– Вы что-то приняли? – испугалась я.

– Просто успокоительное. Я полежу немного.

– Конечно. – Сон для нее был лучшим решением.

Я помогла женщине встать и подвела ее к кровати, на которую она рухнула, как подстреленная.

– Алла Михайловна?

В ответ не раздалось ни звука. Я вышла, аккуратно прикрыв дверь, и чуть не налетела на Гарика, который, не дождавшись моего возвращения, отправился на поиски.

– Где ты была? Я устал там стоять. Может, чем-нибудь перекусим? – спросил он умоляюще.

– Некогда, дорогой, – ответила я, – у меня кое-что проясняется. Правда, я еще сама не знаю что.

– Ты что-то распутала? – спросил друг.

– Не совсем. Скорее, наткнулась на странности. А странности – это маячки, по которым выстраивается дорога к верному ответу.

* * *

На берегу поднялся ветерок. Он частым гребнем расчесал траву у песчаной полосы, взъерошил верхушки деревьев. Я всмотрелась в даль – на самом краю горизонта, там, где водная гладь сливалась с полосой голубого неба, можно было разглядеть черную точку. Возможно, это был теплоход, на котором плыл Кирьянов. А возможно, нет.

Я почувствовала, как энергия, наполнившая меня в тот момент, когда я зацепилась за подсказки, уходит, и на ее место приходит усталость.

– Я редко это говорю, – сказал Гарик, подсаживаясь ко мне на скамейку, – но ты хреново выглядишь.

– А вы, сэр, настоящий джентльмен.

Мы сидели на причале, глядя, как лодки, привязанные у