и учредительного собрания, освобождения политических заключенных, прекращения войны… – Павлу начинала докучать эта тема. Можно подумать, этим французским дворянам действительно было дело до русских рабочих.

– Это требования рабочих? Все-таки русские – удивительный народ! Бедняки в других странах бастуют за повышение зарплат, восьмичасовой рабочий день, а ваши – за учредительное собрание… – пожала плечами старушка-маркиза, лицо которой выражало смесь противоречивых чувств – от непонимания, граничащего со страхом, до восхищения.

– Среди прочих были, безусловно, и требования о зарплате, но Вы верно ухватили суть. Эта провокация не имеет ничего общего с народом, слабо отражая их реальные нужды. Рабочих использовали вслепую, им же во вред. Что бы не кричала английская пресса, русское правительство стремится улучшить положение трудового люда. Теперь прорабатывают вопрос страховки на случаи разных увечий и старости, рассматривают возможность сокращения рабочего дня и прочее. Ни у кого нет желания держать народ в черном теле, но вы же понимаете, что все это требует всестороннего разбора и существенных ассигнований.

Интересно, что в дискуссии не участвовали мужчины с французской стороны, хоть они и внимательно следили за ходом обсуждения. Видимо, их симпатии, вопреки моде, были на стороне русской власти. Либо они не хотели портить отношения с Великим Князем, поскольку, вступи они в спор, дискуссия приняла бы совсем иной характер. В пику почтенным кавалерам, придерживающимся нейтралитета, молодые люди, напротив, не могли упустить случай и не заявить о своей непримиримой позиции и отмежеваться от отжившего, по их мнению, поколения с его затхлыми убеждениями. На приеме присутствовали отпрыски некоторых аристократических семей, родившееся и выросшие в столетие после первой французской революции, принимавшие республику со всеми ее ценностями как естественную среду обитания. С возрастом многие из них будут склоняться к более консервативным взглядам, станут вспоминать корни, ностальгировать об имперском прошлом, но пока гормоны брали свое, требуя битв за новые идеалы и крушения традиционных основ.

– Почему Россия так сопротивляется конституции? – поставил вопрос ребром один из них.

Не успел Павел открыть рта, как за него ответил второй юнец, немного фраппировав русских гостей отсутствием манер.

– Потому что это ограничит абсолютную власть, – не отрывая глаз от тарелки и продолжая ловко орудовать вилкой и ножом, безапелляционно заявил он. Отменный аппетит заставлял сомневаться в его аристократическом происхождении, хотя и в семье Павла был кузен примерно с такими же взглядами и подобными же замашками. Павел мог побиться об заклад, что парень был поклонником Клемансо, Жореса и прочих радикальных французский политиков, так или иначе проповедующих идеи социализма.

– Некоторые страны не желают конституции, а некоторые обожают революции, да так, что остановиться никак не могут… – прошлась по любимой Франции Ольга, сопровождая шпильку милейшей из своих улыбок. Она украдкой поглядывала на графиню де Греффюль, реакция которой была ей небезразлична. Ссориться с королевой светской жизни Парижа не хотелось, в ее салоне первыми появлялись самые модные художники и писатели. Вот и Марсель Пруст, потрясенный красотой и умом Элизабет, был там частым гостем и вроде даже собирался запечатлеть ее в будущем романе, идею которого вынашивал. Но графиня, улыбнувшись, согласно кивнула – действительно, три революции менее чем за шестьдесят лет – это уже перебор. Кроме того, французская эмансипе в принципе ценила наличие мнения у женщины, пусть даже самого абсурдного.

– В любом случае весь просвещенный мир уже перешел к парламентским формам правления… – со скучающим видом заметила племянница покойного Эдмона де Полиньяка.

Великий Князь хотел было поинтересоваться у Арманды, уж не ее ли дед навел шороху своими указами 1830 года, отменившими конституцию, свободу прессы и вернувшими королю Карлу X абсолютную власть во имя «обеспечения безопасности государства». Павел не имел ничего против принцессы-музыкантши, его задела форма. Он и в собственной семье не раз слышал это словосочетание – «просвещенный мир», чаще даже «просвещенная Европа» – и относился к этому выражению совершенно спокойно. Да что там, и сам употреблял его грешным делом. Сейчас, когда этот самый «просвещенный мир» противопоставлялся России, и не кем-то своим, а иностранкой, выражение приобрело оскорбительный оттенок. Павел не пошел на поводу у эмоций и не поддался страстному желанию разрушить образ либеральной, демократичной Европы, напомнив собеседнице хотя бы о публичных казнях, все еще практикуемых в просвещённой Франции и давно забытых в России. Он сдержался, однако по бледности его и без того бескровной кожи хозяйка дома поняла, что гость разгневан не на шутку.

– Умоляю, только не пойте теперь Марсельезу, – иронично взмолилась графиня де Талейран-Перигор, с видом «ох уж эта молодежь», как бы извиняясь перед Великим Князем и его супругой за неприятный, неуместный за столом разговор и придавая спору шутливый тон. – Давайте отложим обсуждение дел государственных. Споры о политике и религии плохо сказываются на пищеварении.

Сама того не подозревая, она попала в точку. У Павла уже какое-то время побаливал желудок.

– В тот день, когда мой отец мог даровать русскому народу конституцию, он был взорван террористами… – после финальной реплики Павла юнцы, готовые было доказывать свою правду до утренней зари, угомонились. Может быть, им вспомнились предки, многие из которых кончили на эшафоте во время революции.

– Ваше Императорское Высочество, вы планируете быть на свадьбе великого герцога Гессенского? Надеюсь, эта женитьба наконец сделает его счастливым! Он так настрадался, бедняжка! – графиня де Талейран-Перигор решительно сменила тему. Общество переключилось на обсуждение несчастной доли Эрни и его скорого бракосочетания.

На следующий день в The American Register появилась разгромная заметка, подвергающая сомнению вкус хозяйки вечера, принимающей русского Великого Князя, тогда как в Санкт-Петербурге правительственные войска стреляют в народ и рубят его шашками.

– Полюбуйся на эту пакость! – вернувшись от шляпного мастера, Ольга принесла Павлу газету. – Скоро будут писать, что мы с тобой собственноручно пытаем рабочих в этом самом доме. Как все это противно, как все извращается! Откуда у американцев столько ненависти к нам?

– Какие бы причины они ни придумывали для общего пользования, полагаю, главная их цель – разрушить столп, на котором зиждется старый мир. Капиталу не захватить всю власть, пока жива Российская империя, – супруг пребывал в философском настроении. – По некоторым сведениям беспорядки у нас оплачиваются американскими деньгами, через японцев или напрямую – неважно, и даже ежели это не так, без сомнения, они будут приветствовать любые потрясения, которые приведут к проигрышу России в войне, краху власти и принятию конституции. Абсолютный Монарх выше силы денег. Он их заклятый враг, охраняющий старый порядок. Раз они не могут купить себе родословные, значит, должны подмять или растоптать владетельные дома, сделав себя новой элитой.

– Ты