одиночества и душевных мук, это был бы ноябрь. Унылая серость как нельзя больше соответствовала предчувствию скорых бед.

Не могла надолго отвлечь от тоски ни радостная весть о помолке настрадавшегося Эрни, ни начало рождественских ярмарок и праздничное украшение улиц.

К несчастью, предчувствия оправдались. Порт-Артур героям-защитникам пришлось сдать.

В конце года Сергей сообщил Пицу, что с первого января оставляет пост генерал-губернатора, становясь лишь Главнокомандующим московским военным округом. Не без смеси горечи и гордости поделившись, что перед уходом он успел добиться изменений в готовящийся проект Указа Сенату, убрав из него пункт о созыве выборных представителей.

Брат писал, что в тот приезд в Санкт-Петербург, когда просил Государя об отставке, заезжал к Преображенцам, которыми командовал до своего назначения в Златоглавую. Он описывал это, как взгляд с того света на прошлую жизнь. У Павла от такого сравнения похолодела кровь. В каждом слове Сергея чувствовалась отчаяние и обреченность.

В Париже прошел съезд оппозиционных сил России. Возможно, там и запланировали январское жертвоприношение на алтарь революции.

Несмотря на побелевшие от снега улицы, тьма сгущалась.

После ухода Великого Князя Златоглавая какое-то время пребывала в состоянии безвластия. Тараканами из щелей тут же повылезли террористы разных мастей. Когда Его Императорское Высочество отправлялся в Санкт-Петербург обсудить с Государем свои новые обязанности, на вокзале в провожавшего его генерала Трепова стрелял студент Полторацкий. Сергей до самой столицы не мог преодолеть шок от пережитого.

Но и Санкт-Петербург не отставал. Когда Великий Князь вернулся в Москву, во время Крещенского освящения воды на Неве вместо салюта был сделан залп боевой картечью, который мог убить Царя или кого-то из членов императорской семьи.

Агитаторы работали вовсю. Используя как предлог увольнение нескольких рабочих Путиловского завода, они добились начала массовых забастовок. Тех, кто прекращать работу отказывался, присоединиться к политической акции заставляли угрозами физической расправы.

Нашелся некий священник по фамилии Гапон, который в компании с эсерами и прочей революционной братией организовал шествие рабочих подавать прошение Царю. Делегация во главе с Горьким приходила к Мирскому требовать, чтобы из города вывели стянутые туда для охраны правопорядка войска, но переговорщики не застали министра внутренних дел на месте, поскольку тот был у Государя в Царском Селе с докладом. Казалось бы, узнав, что Императора нет в городе, следовало бы шествие отменить, но организаторы предпочли вести народ на оцепленную войсками Дворцовую площадь, на верную погибель. Революции всегда нужны мученики. Даже если бы под тремя солнцами, взошедшими в тот день в морозном небе Петербурга, войска не открыли огонь по наступающей толпе, кровопролитие все равно было бы спровоцировано.

Не успели головы первых несчастных жертв коснуться каменной мостовой, как зарубежная пресса и подпольные газеты революционеров, перекрикивая друг друга, уже верещали о кровожадности царского режима в России.

Главными виновниками революционеры предсказуемо объявили старших братьев Павла. Пиц всегда тревожился за жизни Владимира и Сергея, но теперь опасность казалась осязаемой, как никогда.

Случившееся тут же отозвалось эхом в Москве. Рабочие заволновались. У одного из них был найден план Нескучного сада с отмеченными дорожками, по которым прогуливался Великий Князь. В целях безопасности Сергею, Элле и детям Павла пришлось срочно переехать в Кремль. Великая Княгиня была опечалена, поскольку это сковывало ее свободу в посещении склада, которому она отдавалась без остатка. Сергей тоже был недоволен, он никогда не думал о собственной безопасности.

XIX

Зима перевалила за середину. Серые парижские деревья изредка припудривались снежными белилами, превращаясь в кокоток эпохи мадам де Помпадур, но на следующий день вновь оставались без косметики.

В конце января Павел с Ольгой были на приеме у графини Веры де Талейран-Перигор в Париже. После обеда, данного в честь Великого Князя, был устроен грандиозный прием, на котором присутствовало большинство аристократических семей Франции.

– Ваше Императорское Высочество, что за ужасы происходят в Санкт-Петербурге? – дребезжащим голосом поинтересовалась у Павла принцесса Клементина Орлеанская, сидящая за столом по правую руку. Свой вопрос она собиралась задать тихонько своему прекрасному молодому соседу на ушко, но из-за глухоты не рассчитала силу звука. На девятом десятке, несмотря на почти полную потерю слуха, из-за чего ей приходилось пользоваться слуховым аппаратом, и невзирая на тяжелую болезнь легких, мать князя Болгарии с азартом, достойным юной особы, продолжала интересоваться политикой и модой.

Светские разговоры и пустые салонные сплетни вокруг умолкли в ожидании ответа члена семьи Романовых.

– К несчастью, русский народ доверчив и порой позволяет заморочить себе голову различным провокаторам… – произнес Павел громко, чтобы старушка расслышала. Естественно, услышала не только она.

– Но зачем же было стрелять? Почему Императору было не выйти к людям и не выслушать их требования? – раздался взволнованный женский голос откуда-то сбоку. Павел не узнал спросившую, поскольку далеко не всех еще запомнил из недостаточно родовитой части французского дворянства.

«Ну, почалось» – мысленно вздохнул Павел. Сергей любил использовать это устаревшее словцо, которое теперь показалось Павлу весьма уместным. Этот первый по популярности вопрос уже порядком надоел Великому Князю. Его задавали все, с кем он сталкивался в эти дни. Отчасти Павел находил претензию, выраженную в вопросительной форме, резонной, что раздражало его еще сильнее. Однако, когда он наступал на горло подхваченной от членов семьи и становящейся уже закоренелой привычке во всем винить Ники, он вспоминал о причинах и обстоятельствах того, что произошло.

– Никто из организаторов беспорядков и не рассчитывал, что их примут, ведь им было доподлинно известно, что Императора нет в Санкт-Петербурге. Кроме того, полагаю, вы знаете, сколько губернаторов и министров убито в России за последнее время, сколько покушений было на Царя. С такой толпой невозможно было бы обеспечить безопасность Государя. Более того, напомню, что наша страна ведет войну, и любая смута недопустима, – терпеливо и довольно подробно начал разъяснять Павел. – Требования были заведомо невыполнимы, изложены в хамской манере и заканчивались ультиматумом – в случае их неудовлетворения собравшиеся умрут на площади перед дворцом. Что и произошло. Это случилось бы в любом случае, даже прими их кто-то. Я сомневаюсь, что простые люди знали содержание петиции, с которой шли к Царю, и вряд ли понимали, что их ведут, как жертвенных агнцев на закланье. Кровопролитие было предрешено.

– Что же такого невыполнимого они требовали? – с легкой усмешкой перехватила инициативу графиня де Греффюль, яркая и эксцентричная королева парижских салонов. Ольге было нелегко конкурировать с этой французской подружкой Михен, которая не только обладала тонким вкусом, быстрым умом, но и внешне напоминала покойную Зинаиду Богарне. По крайней мере Маме Лёле так казалось.

– Из того, что быстро приходит на ум, – созыва выборных