новая жена. – Зато Минни ему благоволит, хоть и не все действия одобряет.

– А Ники?

– Ники молчит, – Владимир нахмурился.

– Как молчит? – не понял Павел.

– Безмолвствует. И это Его молчание различно понимается и истолковывается… В общем, сумбур!

– Его мать уверена, что это влияние Аликс… – добавила Михен, которую не могло не радовать, что вдовствующая императрица и Государыня никак не находят общий язык.

– Я отчасти могу его понять. Мы все виноваты, погрязли во лжи и обмане, – вступился Владимир за племянника, бросив быстрый укоризненный взгляд на жену и Павла, напоминая им о нарушенном слове. – После всего ему сложно кому-то доверять… Но тем не менее это необходимо, иначе как же царствовать?

Павел привык, что все, кто приезжал к нему в Париж, критиковали Государя. Кто-то явственнее и горячее, кто-то более скрытно. Все они были уверены, что неодобрение Царя найдет отклик в душе отверженного родственника. И они были правы. Пиц, как ни старался быть объективным, в итоге соглашался с критикой, подкармливая свою вечно голодную обиду. Самые отвратительные чувства обычно ненасытны и требуют все новой и новой пищи.

– Что это за человек рядом с американским послом? – поинтересовалась Мария Павловна у Ольги. Она не собиралась весь вечер посвятить обсуждению скучных дел.

– Кто-то из министерства иностранных дел Франции. Морис Палеолог, если я правильно запомнила его имя, – графиня выстраивала круг общения и связи с министерствами иностранных дел находила весьма полезными. Она, конечно, предпочла бы на этот вечер заполучить самого Делькассе, но и полномочный министр второго класса тоже мог сгодиться на худой конец.

– А это кто там? Уж не маркиз ли де Сегюр? Я в восторге от его исторических монографий! – обрадовалась Великая Княгиня, заприметив старого знакомого.

Дамы отправились фланировать среди гостей, а Владимир увлек младшего брата в его кабинет.

– Не хочу, чтобы наши благоверные слышали, иначе разнесут… Думаю, ежели Ники не уберет Мирского, Сергей подаст в отставку. Он мучительно переносит сложившееся положение, жалуется на сердцебиение. Земства при Мирском обнаглели, вотируют конституцию. Можешь себе представить возмущение Сержа. Уговариваю его хотя бы конца войны дождаться… Но и он в своих аргументах прав. Ему ведь, как генерал-губернатору, нужно претворять в жизнь политику правительства, а ежели он ее не разделяет, то встает дилемма – либо манкировать обязанностями, либо поступиться своими принципами. Ни то, ни другое человек порядочный сделать не может.

– Печально…

– Прибавь к этому еще положение на фронте. Сердце кровью обливается за Порт-Артур!

– Как Кирилл? Оправился после трагедии?

– Теперь лучше. Но что ему выпало пережить – не дай Бог никому! Когда произошел взрыв, он интуитивно кинулся на левую сторону мостика и на руках спустился на палубу. Оттуда его смыло волной и затянуло на глубину. Бедный мальчик думал, что это конец, что ему не хватит сил и дыхания всплыть. Но, слава Господу, он смог подняться на поверхность и ухватиться за плавающую крышку парового катера. Так он держался на воде, пока не был подобран миноносцем «Бесшумный».

– Чудесное спасение!

– Без руки Провидения здесь не обошлось! Скажу тебе по большому секрету, он до сих пор без ужаса не может ступить на палубу корабля… Похоже, его морской карьере пришел конец.

– Дайте ему время. Такое нервное потрясение не скоро переживается.

– И то правда!

– Что нового на театре военных действий?

– Да, собственно, пока все по-старому. Порт-Артур в осаде. Потери огромны. Мы стягиваем войска на Дальний Восток. Борис писал Андрею, что Куропаткин встречал со стороны Алексеева постоянные препятствия и неприятности, пока того не отстранили. Как же без интриг?

С пассажем про интриги Павел не мог не согласиться. По иронии судьбы он слышал некоторые слухи про безобразное поведение на Дальнем Востоке самого Бориса, но не стал поднимать эту тему с братом, которому вряд ли доставляли удовольствие проказы сына.

– В Европе такие предсказания порой услышишь, что за Россию страшно становится… и не хочется верить, но невольно начинаешь задумываться, видя проигрыш за проигрышем… – грустно заметил Павел.

– Америка с Англией мечтают о нашем поражении, но им на беду наши с Японией масштабы несопоставимы. Япония жалит больно. Людей наших жалко, столько погибло… Тем не менее и враг начинает выдыхаться. Смертность среди раненых у них намного выше. Россия, как известно, долго запрягает… Эх, ничему-то нас опыт прежних больших войн не учит. Пока по мордасам не надают, воевать нормально не начнем! И все же, как я в начале войны предсказывал, все закончится без победителей и проигравших. Помяни мое слово…

– Ты полагаешь, ежели от японцев поступит предложение мира, нам стоит согласиться?

– Я уже слышал, что они интересуются через Лондон… и да, думаю, стоит! Кровопролитие нужно остановить, и как можно скорее!

– Вот вы где! – в дверях показалась хозяйка. – Гости вас заждались. Пойдемте же, Бодя сейчас будет декламировать свои стихи!

Павел и Владимир вернулись в зал, где роскошно накрытые столы уже манили гостей. Семилетний сын хозяев вышел перед почтенной публикой и, нисколько не смущаясь, подражая взрослым поэтам, прочел несколько стихов собственного сочинения на французском. Слушатели были в восторге.

– У твоего сына талант! – искренне восхитился Владимир. – Непременно покажи его стихи Косте!

– Да это все баловство… Ольга слишком пестует в нем склонности к изящным искусствам… – смутился Пиц.

– Мальчика поцеловал Бог! – Мария Павловна едва сдержалась, чтобы не съязвить о силе наследственности, имея в виду брата Ольги, бросившего карьеру чиновника и ставшего актером.

Когда гости разошлись, хозяйка, сняв с корсета жемчужное украшение, недовольно сунула его Павлу.

– Я не могу его носить. Михен весь вечер прожигала меня взглядом, будто я воровка, – за неожиданным выпадом графини от Павла не укрылись досада и неуверенность, которые жена обычно держала глубоко в душе на коротком поводке.

– Полно, тебе померещилось! – Великий Князь нежно поднял голову Ольги за подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза. – Мы не делаем ничего дурного, нам не за что оправдываться. С чего ты взяла, что она смотрела именно на украшение? Она тебе что-то сказала?

– Нет, ничего… ты же знаешь, я такие вещи очень тонко чувствую…

– Я уверен, сейчас это лишь плод твоего богатого воображения. Или Михен ревнует тебя к графине Греффюль и всему французскому свету, который, вопреки злым языкам, радушно тебя принял и теперь считает своей частью больше, чем Ее Императорское Высочество, – попытался развеселить жену Павел. – Но ежели это украшение тебя смущает, отдам его на переделку в Картье. И положим этому конец!

XVIII

Если б нужно было выбрать месяц, подходящий для поглотившего людей в тот год чувства богооставленности,