мог бы забрать их в Париж. Однако сложилось, как сложилось. Теперь, когда не стало Сергея, если у Эллы на них не будет хватать времени, они с женой готовы были сами о них позаботиться. Главное было не спугнуть Ники, который вместе с Павлом и Эллой скорбел о своем дяде и, вероятно, готов был пойти изгнаннику навстречу.

После обеда у Павла с племянником состоялся разговор наедине.

– Я сердечно благодарен за разрешение приехать проститься с Сергеем в мундире. Никак не ожидал.

– Это невосполнимая утрата и для меня, и для всей нашей семьи и России! И я знаю, что такое потерять родного брата. Ежели я могу еще чем-то помочь тебе, говори, не стесняйся.

– Ты не будешь возражать, если я буду приезжать по мере надобности в страну? Я нужен детям. Они так потрясены смертью дяди, так испуганы. Их преследует одно несчастье за другим. Кроме того, нам с Эллой предстоит устроить некоторые имущественные дела…

– Приезжай так часто, как тебе будет угодно.

Павел уже был доволен результатом разговора, но, помедлив секунду, все же решился просить больше.

– Есть ли для меня надежда когда-нибудь привезти и мою жену? Тоска от разлуки с ней лишь усиливает боль, и я вновь ощущаю то мрачное одиночество, как когда-то после смерти Аликс… Но тогда Сергей был рядом, теперь же все и вовсе черно и безнадежно…

– Да, пожалуй… когда-нибудь… в будущем… при более продолжительных приездах… – Царю не хотелось говорить о новоиспеченной графине. – Как настроение в Москве?

– Скорбное, насколько я успел заметить. Мне было не до этого…

– Конечно… Ты, наверное, хочешь отдохнуть перед дорогой. Не буду мучить тебя пустой болтовней.

V

Осиротевший Павел вернулся в Париж грустный, измотанный, но с новостями о потеплении в отношениях с Государем.

Он сделал краткий отчет жене о похоронах, о том, как переносят горе дети и Элла, и перешел к части более жизнеутверждающей.

– Я получил дозволение приезжать в Россию в любое время и брать тебя с собой, ежели поездка не краткосрочная. Посему в апреле поедем вместе. Сможешь присутствовать на церемонии производства своего сына в офицеры.

Павел был горд тем, что, наконец, добился своего, позабыв, что его особой заслуги в том не было.

– Боже мой! Какое счастье! Я уж смирилась. Думала, пропущу столь важный для Акселя день, – Ольга пришла в состояние радостного возбуждения. Вот так неожиданность! Конечно, возвращение мундира было верным сигналом, что сердце Императора дрогнуло, но графиня никак не ожидала, что послабление наказания так скоро коснется и ее. Она опасалась, что все еще является для семьи мужа персоной нон-грата. – Расскажи мне все в подробностях! Как Государь? Что его чувства к тебе, поправились совсем или это временное смягчение – дань трауру?

– Насколько я могу судить, сердечное расположение вернулось. Ники, естественно, не может сразу восстановить меня во всех правах, думать так было бы слишком наивно и самонадеянно, но он был очень сострадателен и заботлив. Пожалуй, даже более, чем раньше, что и понятно…

С прогулки вернулись дети. Сын, едва переступив порог, наполнил собой весь дом, шумно и подробно рассказывая про дикую лань, которую они видели, когда гуляли по Булонскому лесу, про ручных белок, которых ему нечем было покормить, потому что он не удержался и крендель съел сам. Ирочка капризничала, хотела спать.

– Ежели обиды иссякли и раны затянулись, не подходящее ли это время просить, чтобы Боде дали новое имя? А то пестрота имен в нашем семействе выглядит довольно странно – ты, mon cher, Романов, мы с Ирочкой Гогенфельзены, а он все еще Пистолькорс, – продолжила разговор Мама Лёля вечером, когда они, наконец, остались одни.

– Ты, как всегда, права! Нужно дать Володе хотя бы твое имя и титул.

Успокоенная хорошими новостями, Ольга быстро заснула.

Павел долго всматривался в черноту ночи. Рядом с женой ему было уютно и спокойно даже в такую жуткую минуту. В России было невыносимо, особенно в Москве, где все напоминало о брате. Павел попытался вспомнить, кажется, он и не бывал никогда в Златоглавой без Сергея. Здесь, в Париже, можно было представить, что брат жив, занят своими генерал-губернаторскими хлопотами и поэтому не пишет. Холодность, которая возникла между братьями из-за женитьбы Павла, теперь помогала Великому Князю пережить потерю. Если бы они были с братом близки, как прежде, он, наверное, помешался бы.

В конце концов, Павел провалился в сон. Ему пригрезился Крым, он видел себя ребенком, видел мамá, приехавшую в Ливадию. Маленький Сергей радостно побежал ей навстречу. Павел пытался догнать брата, но не мог. Он кричал ему вслед: «Подожди меня!» Сережа даже не обернулся. Мать с сердечной, доброй улыбкой раскрыла Сергею свои объятия, и он утонул в ее пышных юбках. Пиц почувствовал, как его накрывают рыдания, то ли от обиды, что брат обогнал его, то ли от того, что он почувствовал себя брошенным и одиноким. Великий Князь проснулся от горьких слез, но лицо его было сухо.

VI

Княгиня Юсупова задержалась в стылой, горюющей Москве после похорон, чтобы поддержать овдовевшую августейшую подругу. Феликсу Феликсовичу пришлось вернуться в столицу на службу одному. Через некоторое время Зинаида Николаевна приехала в Санкт-Петербург, где ее на чугунке встретил супруг.

– Ну вот и ты! Непростительно так надолго бросать супруга одного! Это никуда не годится! – граф Сумароков-Эльстон расцеловал жене руки.

Он проводил Зинаиду Николаевну к экипажу, и они вместе поехали домой.

– Ты несправедлив! Мне тоже расставание далось нелегко, но ты же знаешь, что там я была нужнее.

– Я понимаю, это я так ворчу, для проформы… Как Великая Княгиня?

– Держится, но я вижу, что она потеряна, испуганна. В один миг вся жизнь перевернулась. Ничто уже не будет так, как прежде.

– Она хочет остаться в Москве?

– Вероятно… Она всегда жила мыслями, убеждениями и принципами Великого Князя и, похоже, собирается продолжить его начинания. Вот только дети…

– А что дети?

– Они ей сообщили, что отец планирует вернуться в Россию и забрать их. Элла в шоке, потому что она не сможет опекать детей, поскольку Павел, похоже, вернется в Россию с той женщиной… Он и сам об этом заикался.

– Так Государь уже простил своего блудного дядю?

– Никто пока не знает подробностей, хотя, со слов детей, это дело решенное. Но ты же их знаешь… Я ни одному слову Марии не верю!

– Ты не слишком к ней строга? Она ведь еще ребенок…

– О, видел бы ты, как она бросилась к отцу, заламывая руки: «Папочка, забери меня!» Артистка погорелого театра! Будто