Наполеоном, хотя это противоречило бы ее соглашениям со Швецией и Англией. Могла бы она добиваться всеобъемлющего мира с участием Англии. Если бы Россия пожелала продолжения войны, то могла бы соблазнить союзников Наполеона обычными дипломатическими приемами, заняв его место в их политической жизни. Она могла бы возбудить мятежные настроения среди народов Центральной Европы.

Эти разнообразные возможности открылись перед Александром потому, что он чуть ли не единственный в Европе сохранял веру в благополучный исход противоборства с Наполеоном. Несмотря на оборонительный характер военных приготовлений России, ее политическая установка с самого начала предусматривала ведение войны за пределами своей территории. После того как весной 1812 года стало известно о заключении франко-австрийского и франко-прусского союзных соглашений, Александр был вынужден воспринимать австро-прусско-германский мир так же, как Штадион в 1809 году. Каковыми бы ни были перспективы привлечения на свою сторону властей стран региона, надежды России на скорую и безусловную поддержку ее планов в Центральной Европе связывались в первую очередь с повстанческим движением. Даже если бы Александр и не желал этого, он был вынужден унаследовать руководство национальным движением.

Уже отмечалась роль русского посольства в Вене в заговорщической деятельности графа Ляйнингена. Осенью 1812 года она продолжалась и получила мощную поддержку со стороны эрцгерцога Йохана. Аналогичной деятельностью против северогерманских государств занимался в Праге прусский государственный советник Юстус фон Грунер, получавший указания из Санкт-Петербурга. Происходила миграция немецких патриотов из Австрии и Пруссии в Россию. Следует упомянуть при этом таких деятелей, как уже упомянутый Мериан фон Фальках, а также генералы барон Карл фон Тетенборн и барон Фердинанд фон Винцингероде. В мае 1812 года царь пригласил в Санкт-Петербург – возглавить Комитет за свободную Германию – самого барона фон Штейна. В свою очередь, Штейн вызвал туда своего зятя, генерала Вальмодена, чтобы сформировать Немецкий легион. В российской столице немцы встретили представителей других национальностей, наиболее известными из которых были корсиканец Поццо ди Борго, высланный некоторое время назад Меттернихом, греческий националист граф Иоанн Капо д'Истриа, французский эмигрант герцог Ришелье, который служил царю в качестве губернатора Одессы, и швейцарский философ Фредерик Цесар Лагарп, уже постаревший наставник Александра. Странным казалось отсутствие Чарторыйского, но царь имел все основания предполагать, что тот вернется к нему, как только Наполеон ослабит свою хватку Польши. На это позволяли надеяться их прежние отношения.

Большинство этих людей появились весьма своевременно для того, чтобы помочь Александру тем же способом, каким это делал Меттерних. Нередко они были сумасбродны и непоследовательны, но это главным образом оттого, что их конечные цели редко совпадали с интересами Александра, как ни близки они ему были в тактическом плане. Эмигранты усматривали в царе необходимого, хотя и не всегда благожелательного проводника своих национальных чаяний. Царь же рассматривал национальные движения как инструмент своей власти, как «грозное оружие, которого Франция должна быть лишена», если пользоваться языком Великого проекта 1804 года. Его поддержка национальных движений видоизменялась в зависимости от других интересов и альтернатив. Тот довод, что Александр, возможно, из-за потрясения, вызванного войной 1812 года, был абсолютно непредсказуем, что он в припадках воодушевления метался от одной цели к другой, подразумевает, что царь легко поддавался влиянию своих советников. На самом деле все обычно осуществлялось по его инициативе. В случае со Штейном, например, нельзя забывать, что именно Александр призвал его на службу, а не сам Штейн напросился на нее. С учетом этого политика царя выглядит как тщательно продуманный на длительную перспективу курс, прерванный войной 1812 года. Его политика, подобно политике Меттерниха, начавшего свою дипломатическую карьеру в год вступления царя на престол, исходила из осмысления тяжелого десятилетия господства Наполеона.

Противоречивость отношений Александра с зарубежными советниками можно проиллюстрировать особенно отчетливо на примере Штейна. Этот великий освободитель Пруссии от крепостничества искренне надеялся на мощное восстание, какое мечтал поднять в 1809 году Штадион, на подлинно народную войну, подогреваемую ожиданиями социальных реформ и воодушевлением от стихов Арндта, речей Фихте и гимнастических сборов Фридриха Людвига Йахна. На этом историческом этапе он видел Пруссию в авангарде народного движения, Пруссию Шарнхорста, Гнейзенау и фон Бойена, его бывших сподвижников по военной реформе. Штейн мечтал о восстановлении рейха, но более консолидированного и жизнеспособного. Реформированный рейх, надеялся Штейн, укрепит в людях «чувство собственного достоинства», освободит их от «мелочных территориальных споров», обуздает князей Рейнского союза, этих «трусов, торгующих кровью соотечественников ради продления своего убогого существования». Он не звал к непременному свержению суверенов Рейнского союза, но, подобно братьям Штадион в 1809 году, надеялся, что власть князей будет ограничена их владениями на 1812 год. Эта мера высвободила бы большую часть аннексированного имущества. В качестве альтернатив единой Германской империи, хотя и малопривлекательных, он видел либо раздел Германии между Австрией и Пруссией, либо объединение Пруссии и Австрии с крупными государствами Рейнского союза на «федеративных началах». «У меня одно Отечество, – писал он в Лондон своему другу графу Мюнстеру, – это – Германия».

У Александра тоже было одно Отечество – Россия. Он был правителем великой державы, имевшей, как признавалось, легитимные интересы в Германии. А именно, Россия стремилась вернуть свое непосредственное влияние на определенные государства – Ольденбург, Мекленбург, Вюртемберг, Баден и особенно Баварию, а также вновь получить голос в решении германских проблем в целом, как это было в период действия Имперского эдикта. В то время когда Пруссия и Австрия были значительно ослаблены, четырехсторонняя борьба за Германию была сведена к двухсторонней – между Францией и Россией. Александр продолжал и теперь воспринимать это таким образом. Для него Австрия и Пруссия оставались просто частями обширного центральноевропейского региона, за влияние на который боролись две сверхдержавы. Отсюда следовало, что если один из конкурентов был серьезно ослаблен, то другой получал возможность навязать региону свою волю. Так поступал Наполеон, и не было оснований сомневаться, что Россия способна совершить то же самое, захватив герцогство Варшавское и установив протекторат над Рейнским союзом, некоторые из членов которого демонстрировали прорусскую ориентацию. В долговременной перспективе ставка Александра на обхаживание союзников Наполеона и обусловила ограничения в сотрудничестве царя и Штейна по германскому вопросу.

Однако в ближайший период, после того как армии Наполеона проникли в глубь России, перед Александром была открыта лишь одна возможность – оказывать безграничную поддержку повстанческому движению. В сентябре он одобрил меморандум, включавший идеи Штейна. Он велел отправить меморандум в Лондон и Стокгольм в качестве официального документа России. Хотя в документ не была включена идея Штейна о денонсации актов об аннексии территорий, Александр, по крайней мере на время, взял на себя обязательство содействовать