и то, что Наполеон отступил в Саксонию, так что король вряд ли мог порвать с императором, даже если хотел этого. Но в случае войны у короля оставался шанс перейти в последнюю минуту на сторону союзников, что вынудило бы партнеров по договору в Калише либо принять его под свое покровительство, либо путем захвата саксонской территории использовать право победителя – вариант нежелательный, поскольку король Саксонии стал бы первой жертвой наступления союзников и по тому, как с ним обошлись, другие суверены Рейнского союза судили бы о своей собственной судьбе. Если же саксонский король сопротивлялся бы до конца, то не возникло бы никаких проблем и ситуация обернулась бы к выгоде союзников. Его горькая участь предстала бы как напоминание о возможности понести суровое наказание каждому суверену, сопротивляющемуся слишком упорно. Трудность состояла в том, как уберечь короля Саксонии от нежелательной капитуляции, не настраивая против России и Пруссии остальных суверенов Рейнского союза.

Барон Штейн решил, что не надо проводить никаких различий между суверенами и со всеми ними следует обращаться одинаково жестко. Когда союзные армии подошли в марте к границе Саксонии, он предложил ввести на ее территории строгий оккупационный порядок и умолял Александра возглавить германскую революцию. Царь, по его мнению, должен был призвать немцев восстать против своих князей и свергнуть тех из них, которые не торопились присоединиться к движению за единую Германскую империю. То же, что царь согласился в конце концов сделать, отражало его стремление быть свободным в принятии любого выбора: и возглавлять движение сопротивления Европы, и решать по своей воле судьбу правящих режимов в германских государствах.

19 марта царь одобрил жесткий оккупационный порядок, на котором настаивали главным образом Штейн и Харденберг. Был учрежден Центральный административный совет (ЦАС) с «неограниченными полномочиями» в отношении военных и финансовых ресурсов оккупированных областей. Совет наделили правом разделить оккупированную территорию на пять районов, независимо от государственных границ. Когда же один из родственников царя, герцог Мекленбургский, отказался присоединиться к коалиции на таких условиях, когда стал жаловаться даже граф Мюнстер, который должен был занять одно из четырех мест в совете, Александр передумал. 4 апреля полномочия совета были урезаны до наблюдения за переговорами между союзными державами и правителями оккупированных государств. Они касались как участия последних в войне, так и будущего статуса их земель. Поправки к функциям совета принесли Штейну большие разочарования: ведь сначала предполагалось, что он становился постепенно председателем совета почти с диктаторскими полномочиями. В штаб-квартире совета тогда в шутку стали обращаться к нему как к «императору Германии».

Между тем не достигли цели и усилия Штейна совершить при помощи Александра германскую революцию. 25 марта главнокомандующий русской армией генерал-фельдмаршал князь Михаил Кутузов выступил с обращением, но не только к немецкому народу, а «к князьям и народам Германии», призывая их принять покровительство царя и создать новую, объединенную Германию, руководствуясь «сокровенными чаяниями немцев». В обращении не было никаких требований к князьям, но содержалось предупреждение, что если они откажутся от сотрудничества, то их «погубит сила общественного мнения и мощь праведного оружия». Рейнский союз характеризовался в документе как «коварные оковы… которые больше нельзя было терпеть», и роспуск союза провозглашался главной целью партнеров по коалиции.

Это был умело сформулированный документ. Он представлял царя поборником национальных чаяний без подстрекательства к мятежам. Документ давал понять, что легитимность тронов не гарантирует их устойчивости, но в то же время преобразования, которых добиваются союзники, не обрекают эти троны на уничтожение. Содержавшееся в документе требование роспуска Рейнского союза подразумевало, что другие суверены не разделят участь короля Саксонии при условии, что они будут действовать своевременно. Наконец, в обращении Кутузова содержался намек, что ни легитимность, ни революционный национализм не играют существенной роли для России. Судьба суверенов зависела от их индивидуального умения вести дипломатический торг.

К несчастью для Александра, его первый дипломатический шаг был чересчур хитроумным. Да, король Саксонии не порвал с Францией, но этого не сделали и другие суверены, большинство из которых были чрезвычайно встревожены манифестом. Понадобились месяцы, чтобы развеять их опасения, и Александр так и не смог добиться полного доверия к своим планам. Несомненно, обращение подстегнуло формирование добровольных вооруженных отрядов в Северной Германии и недовольство системой правления в Рейнском союзе, но это не могло заменить для партнеров по коалиции дисциплинированные и хорошо обученные правительственные войска. Между тем деятелем, едва ли не более всех выигравшим от создавшегося положения, был Меттерних.

Пруссакам, не только Харденбергу и Кнезебеку, но и авторам их исторических жизнеописаний, хотелось думать, что Меттерних, даже после провала миссии Кнезебека, мог бы предупредить включение невыгодных для Пруссии формулировок в договор в Калише своевременной поддержкой прусской стороны. Покидая Вену, Кнезебек считал вопросом времени создание австро-прусского союза. В Калише он давал указания сотрудничать с австрийским эмиссаром «возможно теснее». Однако этот эмиссар, барон Людвиг фон Лебцелтерн, прибыл на место лишь через несколько дней после подписания договора. Причем в предписании ему содержалось лишь одно упоминание Пруссии, а именно констатация того, что роль Потсдама в противоборстве, вероятно, уже решена. Это особенно разочаровало Харденберга. Он рассчитывал, что если что-то и подтолкнет Меттерниха к содействию Пруссии в овладении Варшавой, то это будут планы Александра в отношении Польши. «Мы оба ошибались, – признавал он позже, когда Меттерних укорял его за прорусскую политику, – мы оба сильно ошиблись, не выставив России условия по польскому вопросу, перед тем как войти в коалицию с ней». Насколько больше было бы разочарование Харденберга, если бы он знал, что Меттерних за несколько недель до начала переговоров в Калише получил всю информацию о планах Александра из перлюстрированных писем, которыми обменивались царь и Чарторыйский.

Вопрос о мотивах, которыми руководствовался Меттерних, трактовался в Пруссии того времени с типично провинциальной точки зрения. Да, у Австрии и Пруссии были общие интересы в предотвращении воскрешения Польши, а также в других областях. Но общие интересы не обязательно являются интересами одинаковой важности для двух стран. Пруссия в тот период времени не была великой державой, лишь возвращение ей бывшей территории или других земель равной площади могло восстановить такой статус страны. Следовательно, Пруссию в первую очередь беспокоил вопрос территориального приращения. Австрия же, хотя и не достигла былого могущества, все еще располагала ресурсами великой державы. Меттерних, хотя и не был лишен корысти, как и всякий другой человек, обладал политическим чутьем, столь же мало ценимым в Вене, как и в Берлине. Он понимал, что есть вещи поважнее, чем территориальные приобретения, а именно: всеобъемлющее устройство Европы и место в