Да ну! Кто, и что, и когда замечал в нем такого особенного?Обычный бродяжка – не то бомж, не то бичара. Вот с сучонком они год живут пододной крышей, уж, казалось бы, можно было глаза разуть, так нет: гоняется запризраками, а около себя ни черта не видит!

Впрочем, Кавалерову это только на руку – погоня сучонка запризраками. Ведь именно так он нашел Хингана! Обскакал старого пса, ничего нескажешь. Хотя чужими руками жар загребать – тоже хорошее дело. Если у сучонкавсе пройдет как надо, Кавалеров уже к ночи получит Хингана в свое полноераспоряжение. Однако такой глупости, как в прошлый раз, не спорет! Скореевсего, нынче же ночью Хинган ощутит такое отвращение к жизни, что задавится насобственных колготках… удобнейшая вещь! Надо думать, тогда сучонок успокоится.И вот тут-то и придет час Кавалерова нанести еще один удар…

Да, кстати, об ударах. И заодно о том начальнике лагеря.Прячась накануне побудки за дверью барака с дубинкой в руках, он, конечно,выцеливал ею макушку зека, однако отнюдь не того, кто выскочит первым. Под ударпопадал последний, самый нерасторопный.

Дубинка падала на череп. Череп лопался, как яйцо. Зек падал,обливаясь кровью. Труп уносили. Прочие зеки замывали крылечко и могли спокойнодышать свежим лагерным воздухом до следующего утра.

Для мертвого все кончалось. А живые… живые, наверное, вглубине души завидовали ему. Ведь можно представить, что творилось в бараках поутрам! Как перли они в двери, вылупив глаза, полуодетые, забыв обо всем, кромеединственного желания – жить, вот сейчас, в эту минуту – еще жить…

Отрезвление, усталость приходили потом, но побудка… Тут дажеКалигула обзавидовался бы. Уж они-то все, зеки, живые и мертвые, каждое светлоеутречко чувствовали, что умирают… Да, умел человек развлекаться! Умора, сущаяумора!

Кавалеров отвернулся от окна, с трудом расцепил сведенныесудорогой челюсти.

В том самом лагере и погиб отец… Когда видел его в ДолинеСмерти, вроде бы не было на голове Кавалерова-старшего кровавой раны. Возможно,умер иначе: нарвался на пулю пьяного охранника, или загнулся с голодухи, илизаживо сгнил от цинги. Однако и он каждое утро чувствовал, что умирает…

Теперь то же самое чувствует и сучонок, и вся его семейка.

Беда только в том, что уж больно швыдкий этот ублюдок.Бегает быстро! Каждый раз успевает проскочить мимо занесенной дубинки, и онападает на чью-то другую голову.

Вот и нынче упадет…

Поезд стал – Москва. Кавалеров зашаркал к выходу, теснясь итолкаясь с толпой пассажиров. С наслаждением глотнул особенно свежего послевагонной духоты морозного воздуха, но недолго длилось блаженство: два каких-тонедоростка рядом торопливо затянулись дрянными сигаретами. Пацанов бранили,отмахиваясь от дыма и кашляя. Но тем хоть бы хны: один безостановочно, какзаведенный, ругался матом, другой затянул блатную песню.

Кавалеров прислушался и ухмыльнулся презрительно. Новодел!Вот же тема, любимая народом, а? Но что удивительного? В стране, считай, нетсемьи, в которой бы кто-то не сидел – долго ли, коротко, – поэтому неосознанноесочувствие к приметам блатного мира в русской крови. От сумы да от тюрьмы… Ктобаланды не едал, тот жизни не видал… Хотя, с другой стороны, нет, считай, исемьи, которую не проредила бы война. Однако про войну они не поют, этиотморозки, а вот про Мурку дорогую…

Кавалеров спустился в подвал Киевского вокзала, прошел кавтоматическим камерам, нашел нужный номер, набрал код. С наслаждением вдохнулзапах хорошей туалетной воды, долетевший из кабинки. Туалетной, мать твою так,воды! Раньше было простое хорошее слово – одеколон. «Тройной», к примеру, или«Шипр», или там «Красная Москва». А теперь – туалетная вода! Фу-ты ну-ты, ножкигнуты! Туалеты ею моют, сортиры, что ли?

Кавалеров неторопливо переоделся: рубашка, брюки, свитер.Дубленочка… Ботинки надевал с особым наслаждением. А куда спешить? На негоникто не обращал внимания. Никто! Никому вообще не было до него дела!

Вот так-то. Держаться в гуще народа – и никакая собака невстанет на твой след, потому что след этот будет надежно затоптан тысячью ног.

Прошел к стоянке такси. Сел в машину, назвал адрес. Судовольствием закурил.

Водитель неприязненно зыркнул в зеркальце. А, понятно. Некурит, страдалец. Ну что ж, терпи, служба у тебя такая.

Кавалеров чуть приспустил окошечко. При взгляде на летевшийнавстречу Новый Арбат невесть почему пришла в голову еще одна байка проКалигулу, не далее как вчера вычитанная, – на даче у сучонка, между прочим! – вкнижке «Жизнь двенадцати цезарей».

Какой-то сенатор уехал в свое поместье для поправкиздоровья, но долго не возвращался. Калигула послал к нему наемного убийцу,заявив, что если не помогает чемерица, то необходимо кровопускание.

Кавалеров дернул в усмешке краешек губ. Необходимокровопускание… Похоже, что так!

* * *

Германа никто не встретил. Собственно, и не должны были: онне сообщал о своем приезде. И не только потому, что сам не знал, когда прилетити прилетит ли вообще. Просто мама в последнем разговоре, когда Герман заикнулсяо возвращении, держалась до того странно, что он едва не обиделся. Отделываласьсдержанными репликами: все у всех в порядке, у отца некоторые проблемы наработе из-за финансирования, поэтому его сейчас нет дома, Лада в Москве, уж незнаю, почему ты до нее не можешь дозвониться…

– Кто умер-то? – спросил Герман.

– Что?.. – после паузы слабо выдохнула мать.

– Ну, в Дрюково. Соседка говорила, вы на похороны чьи-тоездили?

– Ни в какое Дрюково мы не ездили, – отрезала мама и,торопливо простившись, положила трубку.

Потом он узнал, что это были ее единственные правдивыеслова…

Тогда Герман хмуро смотрел на трубку, потом заставил себяпожать плечами. Похоже, мама просто боится его возвращения. Боитсявозобновления всех тех разговоров, и ссор, и выяснений отношений Германа сотцом, сестрой и зятем, которыми была омрачена вся прошлая жизнь.

Смешно! Это сто лет назад было, с тех пор он стал другимчеловеком и научился вот так с философским подтекстом пожимать плечами. Укаждого своя жизнь, и никто не имеет права заступать чужого пути. Эту истину онпрочно усвоил, прежде чем решил вернуться. Взрыв странствий кончился! Его жизньсвязана с Россией, он хочет видеть рядом с собой родных людей и ради этогомногим готов поступиться, многое в себе переломить.