Однако главным чувством, которое осело в душе послеразговора с матерью, был страх. Сначала смутный, почти неосознанный, затемстрах становился все сильнее.

Герман привык усмирять нежелательные эмоции, разлагая их насоставные и с каждой справляясь по отдельности. Этот концентрированный страхсостоял из трех разных: боязни возобновления старых обид при встрече с родными;боязни дороги – лететь предстояло долго, с несколькими посадками и пересадками,а Герман с детства ненавидел самолеты; боязни женских козней. Намерениепокинуть племя Герман держал в тайне от всех, кроме, понятно, Алесана, и не могпонять, каким образом о его отъезде стало известно всем и каждому. Алесанклялся всеми своими богами и даже крестился православной щепотью, что никому исловом не обмолвился. Однако хижина Германа теперь была с утра и до вечеранабита женщинами, которые то уговаривали его не уезжать, цветисто, как этоумеют только женщины цветных туарегов, повествуя о своих чувствах, то молчаплакали, то приводили детей, прямо или косвенно стараясь обратить внимание нафамильное сходство, которого Герман, как ни тщился, не мог обнаружить. Самыеумные желали ему доброго пути, счастья на родине и в знак искренности пожеланийприносили подарки. Вот этих-то подарков Герман и боялся больше всего! Потомучто все они были наговоренные и могли преградить ему путь домой похлещенепроезжих дорог или посольских вывертов с паспортами. Никто из тех женщинникогда не летал самолетом, поэтому заговор на яму в дороге мог иметь самыенеожиданные последствия, сработай он на высоте пятидесяти тысяч метров. Так чтоднем Герман принимал визитерш, а ночами снимал порчу с подарков. Как правило,это удавалось, но иногда их приходилось уносить в лес и прятать взамаскированной ловчей яме. Особенно жаль было слоновьей кожи, выделанной споразительным тщанием. Это что-то вроде надувной игрушки – если объяснятьсяпривычными категориями. Наполненный воздухом, слон становился огромным и почтиживым: мотал хоботом, хлопал ушами, кивал. Он, наверное, смог бы даже летать,если надувать его теплым воздухом или сжиженным гелием. Можно было представить,в какой восторг пришла бы от такого подарка Дашенька! Увы… это оставалосьтолько представлять, потому что со слоном пришлось расстаться. Герман приподдержке Алесана бился над шкурой две ночи, но там была такая чернаяэнергетика… Совершенно бессмысленно убеждать обиженную женщину, что далеко невсе на свете управляется магией, а сердце мужчины – вообще в последнюю очередь.Герман даже пытаться не стал и избегал встреч с Суринаной, как только мог.

Наконец прощальные ритуалы закончились. Алесан проводилдруга аж до Каира – у него были дела в русском посольстве, которому теперь, сотъездом Германа, надо было искать нового представителя у лесных туарегов, – идаже поучаствовал в продаже изумрудов. Конечно, у Германа на каждый камень былсоответствующий сертификат, подтверждающий право собственности, так что никакихнеприятных вопросов у ювелиров возникнуть не могло, однако присутствиевеличавого Абергама Сулайи ХV, появившегося в Каире пусть и не в боевойраскраске, но при знаках королевского отличия, действовало на менял магически.Так что Герман выручил за свои камни по меньшей мере втрое больше, чемнамеревался. Теперь он был отвратительно богат и едва успел до отправлениясамолета оттащить сумки с деньгами в банк, не то, разумеется, возникли быпроблемы с ввозом такой баснословной валютной суммы в Россию. Себе он оставилтолько четыре изумруда: самых крупных, самых роскошных, не менее чем втри-четыре карата каждый, чистейшей, ровной окраски. Один предназначался маме,другой – Ладе, третий – Дашеньке ко дню совершеннолетия, однако предъявитьподарок Герман намеревался тотчас по прибытии. Четвертый… четвертый непредназначался никому конкретно, однако Герман мог бы с собой не лукавить. Онхотел подарить камень женщине – той, которую встретит в России. С глазамисветлыми, будто речная вода… Пора и жениться, в конце концов!

И вот позади тягостное прощание с Алесаном, мучительныйперелет на чартерном самолете. Он в России! Однако расслабиться, вдохнув дымОтечества, Герману пока не удалось. Выгрузка багажа, таможня, транспортировка…

Герман прилетел в одиннадцать утра, однако с таможеннымиделами покончил только в четыре. Совершенно одуревший, вышел на площадь передВнуковским аэропортом и понял, что органически не способен больше думать обагаже. Ничего с ним не сделается, полежит в камере хранения или накаком-нибудь складе. Два чемодана и сумка с первоочередными подарками сестре иплемяннице – вот все, что ему сейчас нужно. Приняв это решение, Германпочувствовал себя значительно лучше и пошел покупать машину.

Становление нового русского капитализма совершалось в егоотсутствие. И хоть за эти семь лет на смену краткому периоду цветения уже успелприйти бурный период загнивания, Герман намеревался успеть совершить своюпокупку. Он уже давно приметил яркий щит «Автомобили – сразу!» на площади. А наогромном телеэкране, где сменяли друг дружку рекламные ролики, до одуринагляделся на чашечку кофе, около которой лежала дымящаяся сигарета, а рядомбыл небрежно брошен ключ зажигания. То есть, не успеете вы допить свой кофе ивыкурить сигарету, как получите ключи от новой машины! Строго говоря, Германуспел выпить две изрядные кружки растворимого «Нескафе Голд», но все равноскорость совершения сделки его удивила. Ровно через сорок минут от аэропортаотъехал новехонький белый джип – собственность Германа Налетова.

Страсть к белым джипам и белым слонам он перенял от егокоролевского величества, своего дружка, однако асфальтированное покрытиепоказалось неудобным и слишком твердым по сравнению со всегда мягкими«проселками» джунглей. Или шины были чересчур накачены? Словом, Герман чувствовалсебя за рулем не очень уверенно. К счастью, путь предстоял уже недолгий.Какие-то четверть часа – и слева мелькнул храм божий (Герман, помнивший егочуть ли не развалиной, ахнул при виде великолепной реставрации), потом с обеихсторон шоссе потянулись домики и домищи Внукова; он свернул вправо, мимозамерзшего озера, и еще через две-три минуты впереди блеснула оцинкованнымжелезом крыша двухэтажного терема, который в семье Налетовых назывался просто –«дедова дача».