– Ничего… От меня ты ничего такого не дождешься…

– Чего не дождусь?

– Неважно… Наверное, это ужасно противно в сто первый развыслушивать, что ты красивая. Не спорь, я знаю, что тебе противно! – заявилЕвгеша.

Ирка едва насмерть не поперхнулась тортом. Удайся ей это,она стала бы первой в истории валькирией, переселившейся в мир иной такимнеобычным способом. Дело в том, что красивой ее никто никогда не называл. Развечто Бабаня иногда, но бабушки, не считающие своих внуков самыми красивыми,самыми умными или хотя бы самыми милыми, большая редкость.

Кашляя, Ирка неосторожно задела чайник с кипятком, которыйМошкин поставил на край стола. Чайник стал крениться. Несколько томительныхмгновений он балансировал, точно сомневаясь, падать ему или нет. Опасаясь резкопошевелиться, понимая, что любое неосторожное движение приведет к тому, чтокипяток опрокинется на нее, Ирка начала медленно поднимать руку. Все же она неудержалась и негромко вскрикнула.

Это послужило сигналом. Мошкин тревожно привстал, зацепивстол. Именно этого движения и не хватало чайнику, чтобы принять окончательноерешение. Он перевернулся и опрокинулся прямо Ирке на колени. Но прежде, чемкипяток хлынул ей на голые ноги, Ирка успела заметить, как глаза Мошкина сталивдруг голубыми и прозрачными.

Она закричала, но вдруг поняла, что ее обожгло не жаром, ахолодом. Она увидела на коленях куски рыхлого льда.

– Ты превратил кипяток в лед! – воскликнула Ирка.

– В лед? – по привычке изумился Мошкин. – Кто превратил, я?

Ирка жестом остановила его. Она уже усвоила, что вопросыМошкин может задавать до бесконечности.

– Не прикидывайся! – сказала она.

– Ну хорошо, – буркнул Евгеша, тревожно буравя ее глазами. –Раз ты все видела сама – глупо отрицать. Я действительно могу повелевать водой.Ну или тем, что такое же жидкое… Ты испугалась? А я не испугался, нет?

– Покажи, как ты это делаешь! – потребовала Ирка.

– Да никак… Мысленно приказываю. Когда ты хочешь моргнуть –ты же не задумываешься, что нужно сократить мышцу или там послать нервныйимпульс. Просто моргаешь… Вот и я тоже.

Евгеша лениво провел пальцем от пола к потолку, и весь снеги лед, что был на коленях Ирки и на полу, – внезапно взметнувшись в воздух,растаял, и капли воды выстроились цепочкой. Евгеша снова провел пальцем, и водаприняла форму восьмерки.

– Пуф! – сказал Мошкин, сжимая кулак.

Восьмерка съежилась, собралась в крошечную тучу и обрушиласьдождем прямо в чашку Евгеши.

– Могу еще радугу сделать, снегопад, сосульки, ну и такдалее… – похвастался он, отпивая из чашки.

– И давно у тебя этот дар? – спросила Ирка.

Задумавшись, Мошкин собрал кожу на лбу в складки.

– Ну не знаю… – протянул он. – Помню, когда я был маленький,мама все удивлялась, что меня никогда не мочит дождем. Хоть там ливень, а явсегда приду домой сухой… Мама хвалила меня, думала я под козырьком прячусь.

– А ты не прятался? – спросила Ирка.

Евгеша ностальгически пошевелил пальцами на ногах.

– Зачем? Я говорил дождю: «Дождик, не капай на меня!» Он ине капал. Я даже не удивлялся. Просто думал, что дружу с дождиком… Уже позже янаучился вытворять все эти фокусы с паром, льдом, снегом, радугой. Признайся,ты удивлена, да?

Однако Ирке было уже не до изумления. Странное звериноетомление охватило вдруг ее тело. Сладкий торт стал ей омерзителен. Захотелосьмяса. Обоняние невероятно обострилось. Ирка знала теперь не только то, что вморозильнике у Мошкиных лежит курица, но даже и то, какая рыба находилась тамполторы недели назад и что мама Мошкина, положившая ее туда, любит мыло сароматом клубники. То, что она, Ирка, сидит на стуле, показалось ей вдругнелепым и неудобным. Она испытала огромное желание опуститься на четвереньки ипотереться спиной о ножку стола. Зевнуть, широко, до хруста челюстей, распахнуврот, а после потянуться, уперевшись ладонями в пол.

«Что со мной такое? Неужели волчица?» – подумала Ирка, ссосредоточенным интересом разглядывая Мошкина.

У нее вдруг мелькнула случайная, не имевшая, к счастью,последствий мысль, что Евгеша не только смешной, но и съедобный.

Голод вгрызался ей в желудок так, словно внутри былвсесокрушающий винт мясорубки. Он стирал все чувства и заволакивал глазакрасноватой пеленой. «Давай съедим кого-нибудь, а потом уже будем думать –хорошо это или дурно», – подсказывал он ей.

Отвлекая себя от навязчивых мыслей, Ирка опустила глаза.Руки вцепились в столешницу. Ей чудилось, что она различает на запястьяхмельчайшие светлые волоски, которые приобретают все больше сходства со светлойшерстью. Сомнений не оставалось. Ее третья суть – суть белой волчицы – долгонаходившаяся в загоне, упорно прорывалась наружу. Прежде Ирка превращалась лишьв лебедя, и теперь третье лицо ее восстанавливало справедливость.

Мелкая собачонка жалобно завыла из-под кухонного стола. Иркетоже захотелось завыть, а затем, вытащив ее из убежища, сожрать вместе сошейником.

Сообразив, что превращение остановить уже не удастся и онопроизойдет в любом случае, пусть даже помимо ее воли, Ирка вскочила. Онадействовала быстро и деловито. Распахнула морозильник. Пальцами, которые скаждым мгновением теряли ловкость, схватила курицу.

Хотела крикнуть Мошкину: «Прощай!», но ее голосовые связкивыдали лишь скулящее: «У-аау-аай!» Евгеша изумленно моргал. Казалось, он сейчасспросит: «А я не сошел с ума, нет? А ты?»

Спотыкаясь, Ирка метнулась к двери и чудом успела отодвинутьзасов, пока ее пальцы в состоянии были справиться с мелкими движениями. Наплощадку она выбежала уже на четвереньках. Удержание равновесия казалось ейтеперь цирковым номером.

Сбежав по лестнице точно так, как это сделал бы волк иликрупный пес, Ирка выскочила из подъезда и, не размышляя, нырнула в спасительныекусты сирени. Сирень была густая. Надежная сирень. Старые, ревматическиискривленные стволы ее облысели снизу и не могли служить укрытием. Затомолодая, от корня поросль, прекрасно скрывала волчицу от посторонних взглядов.

Вспоминая, куда она дела курицу, Ирка уставилась на обросшиеволчьей шерстью передние лапы и внезапно поняла, что, давясь и рыча, проглотиласырое замороженное мясо прямо на лестнице. В горле ощущались еще колкиекристаллы льда.