Они сидели у костра, который поначалу был разведён на краюстана, но люди, выскочившие у Змея из лап, продолжали прибывать, и край успелдовольно далеко отодвинуться. Солнце уже зашло, небо налилось тёмной ночнойсиневой, только свет пламени выхватывал косматые сосновые ветви, да над горамина горизонте мерцали едва заметные пепельные облака. Пахло едой. Расторопныелюди кониса Альпина всякому, не спрашивая, давали ячменя, горсть сушёного мясаи даже котёл, если не было своего. Теперь над огнём закипала похлёбка. За ней счерпаком в руках присматривала Алавзора. «Я бывала на кухне», – ответилаона на удивлённый взгляд Коренги, и молодой венн в смущении задумался, слышалали она сказанное о ней Шатуном. О нежном ротике и бездельных руках. Может, ислышала. Может, и поняла что… Зря ли говорили у него дома, будто даже больной,лежащий без памяти, до некоторой степени разумеет происходящее рядом! Женщина врозовом платье больше не твердила о муже, наказавшем ей ждать. И здесь, встане, ни словом не обмолвилась о том, чтобы отыскать его. Не потребоваланемедленно подать ей чистую одежду и кадь с горячей водой. Она просторазмешивала похлёбку деревянным черпаком, который вырезал ей Коренга, и молодоговенна не оставляла мысль о зелёном листке, что начал высовываться из лопнувшейскорлупы почки. Вернётся ли эта госпожа в прежнюю сытую и праздную жизнь,забудет ли весенние дни среди леса и крепкую руку Шатуна?

– Имя, которым ты меня зовёшь, в самом делеаррантское, – сказала Эория. – Оно значит «Южный Ветер». У моихбратьев тоже по два имени, одно сегванское, другое аррантское, потому что нашамать была из Аррантиады. Она рано умерла, я плохо помню её, но отец говорит, яна неё очень похожа. Поэтому все меня только Эорией и зовут… А ты чем тамзанят, венн? Для чего портишь игрушку?

У Коренги на коленях лежала с отнятыми крыльями его летучаяптица, вынутая из короба. Он подогрел немного клея в берестяном бурачке[48] и теперь отдирал от лубяных косточек прозрачные пузырныеперья.

– Я не порчу, – сказал он. – Я её не затем издому вёз, чтобы игрой скуку растешивать. Это мне рукоделье некончаемое. Какдевке – носки распускать и вязать, пока не выйдут по замыслу!

Он подтянул крепкую нитку, давая крылу новый изгиб, иприсмотрелся против света. О том, что к работе подтолкнул сон, в котором егоруки-крылья так ловко направляли парящий полёт, он упоминать не стал,постеснялся.

Старик Тикарам, вроде бы устало дремавший около своегопестеря, приподнял голову и зорко, внимательно посмотрел на лубяное крыло вруках Коренги. Молодому венну показалось даже, что старец готов был ему что-тосказать, посоветовать, но нет. Тикарам лишь зябко поправил плащ и снова опустилголову на руку.

– Не всякому морскому сегвану рожает детей аррантскаякрасавица, – сказал Шатун, сидевший по ту сторону костра. – Доведётсяли узнать, как так получилось?

Эория задумчиво смотрела в огонь.

– Тайна невелика, – проговорила она. – Отецмоей матери был торговец из Каври и ходил по морям на собственном корабле.Людям кажется, что арранты крепко владеют мореходным искусством и только нам,сегванам, в нём уступают. Нам море дом родной, а они в нём гости, хотя идосужие[49]. Мой аррантский дед даже возил с собой жену и дочкуна выданье и не считал, что это слишком опасно. Торговцы часто так поступают,чтобы не разлучаться с семьёй. И бывает, что одному купцу помогает толковыйсын, а другого сопровождает заботливая дочь… если, конечно, у них вырастаютправильные дети. И когда купцы сходятся в харчевне на пристани где-нибудь вдалёком краю, между ними нередко затеваются разговоры о свадьбе. Многие купцыдруг другу родня, так что в Аррантиаде их порой даже чтут за особое племя. Такойгость торговый куда ни приедет, всюду найдёт и лабаз для товаров, и помощь вбеде. Мой дед уже присматривал младшей дочери хорошего жениха – из своих,конечно. Но однажды в Тин-Вилене за соседний стол сели сегваны во главе смолодым предводителем. Они разговорились, и вождь пригласил деда посмотретьсвою «косатку»…

«Которая называлась «Поморник»", – дополнил просебя Коренга. По его мнению, Эория говорила очень занятно и складно, являястоль ценимое морским народом умение обращаться со словом. Коренга поневолевспомнил, как сам врал о себе её грозному батюшке, лёжа на палубе корабля, изадумался, много ли правды было в рассказе сегванки. Кто поручится, что у неёне были, как у него самого, заготовлены на каждый случай разные баснословныеповести?..

Так-то оно так, но Коренге упорно казалось, будто Эорияговорила безподмесную правду. Его взяла злая обида на себя и на своё родовоенаследие, не дававшее ему говорить о себе открыто и свободно, как говорила она.Потом он обратил внимание, что она не упоминала ни имени отца, ни того, что онбыл кунсом, и странным образом утешился.

А Эория продолжала:

– Деду понравился и корабль, и сам предводитель, и онстал думать, что от такого родства мог бы быть прок, потому что для аррантскогокупца первый страх – встретить в море боевую «косатку». Да и дочка с молодогоморехода прямо глаз не сводила…

Коренга попробовал представить себе кунса Чугушегга молодым,весёлым и без седины в бороде. Ему невольно подумалось, что аррантскую девчонкувполне можно было понять.

– Так поженились мои мать и отец, – сказалаЭория. – Но длиннобородому Храмну было угодно, чтобы корабль деда разбилсявсего два года спустя. Братьям матери оказалось довольно товаров, которые импривозили из Шо-Ситайна и Мономатаны. Они не захотели торговать с Островами, иотец перестал с ними знаться. А мать умерла, когда мне было три зимы от роду.Вот и вышло, что у нас с братьями аррантского одни только имена и остались.

Старик Тикарам снова приподнял голову. В его взгляде,устремлённом на воительницу, Коренге почудилась жалость.

– Скажи, дитя, – проговорил старец, – твоейматери, выросшей в солнечной Аррантиаде, в тени оливковых рощ, наверное,холодно было среди туманных льдов и снегов?

Эория усмехнулась.

– Ты ошибаешься, – ответила она, – еслидумаешь, будто она простудилась в метель или утонула в проруби. Отец говорил,наш мороз только разжигал её щёки румянцем, а ветер с океана давал весёлыйблеск глазам. Да, оливы у нас не растут, но никто лучше матери не выучилсяделать клюквенный мёд и подавать его к рыбе… Однажды она просто уснула и непроснулась. На ней не было знака болезни, она лежала и улыбалась, толькомаленькое пятнышко синело вот здесь. – Эория указала пальцем на серединулба. – Тогда отец вспомнил, что она часто тёрла рукой лоб, как будто у неёустали глаза. Никто не знает наперёд, какая судьба постигнет его. И когда этослучится.

Она замолчала. Коренга понял, что тайна мешка, в которомутопили Ириллира, сегодня не будет раскрыта ему. А может, так вообще иускользнёт от его любопытства. И конечно, лучший способ ничего не узнать – этопуститься в немедленные расспросы.