на отдыхе был прекрасно одет, а вскоре и переоблачился в свой натуральный спортивный костюм Adidas… Прошло некоторое время, мой сосед, прочитав от корки до корки весь свежий номер «Российской газеты», предложил мне выпить с ним «Арарат – Праздничный», подаренный ему коллегами – армянскими пищевиками. Наш диалог плавно полился, ускоряя свое течение под стук колес, но тут иссяк коньяк, и я предложил своему собеседнику продолжить наши прения в вагоне-ресторане, на что он вежливо отказался, сожалея о некачественных напитках, разливаемых в питейных заведениях на колесах. Затем он взял книгу, окончательно уничтожив натюрморт, и вперил свои глаза в ее содержание, оказавшись в наполовину сидячем положении, забросив ноги на полку. Меня тут же объяло любопытство, согнав со своего места нахлынувшую было скуку из-за невозможности продолжения банкета. «А что за книга, Виктор Венедиктович?», – поинтересовался я, быстро трезвея. «Это не просто книга, а реликвия и, можно сказать, мой талисман, доставшийся мне от лучшего друга-фронтовика. С тех пор как его не стало, она всегда путешествует со мной, объехав и облетев половину Советского Союза и социалистические страны – Венгрию, Польшу, Чехословакию, ГДР, Югославию…». Признаться, я бы не удивился, если бы она оказалась Библией, Псалтирью, быть может, даже увлекательным романом, который можно много раз перечитывать. Но увиденное меня поразило: я открыл ее пожелтевший титул и с удивлением прочитал: Ис. Ньютонъ. Математическiя Начала Натуральной Философiи. Перевод съ латинскаго съ примѣчанiями и поясненiями А. Н. Крылова Флота Генерала,

Заслуженного Профессора Николаевской Морской Академiи, Ординарного Академика Императорской Академiи Наук…».

«Самое интересное, что вы, молодой человек, первый, кто за столько лет полюбопытствовал у меня об этой книге, которая всегда со мной в дороге – как бы предупреждая мое изумление и одновременно распаляя желание узнать, проговорил бывший министр пищевой промышленности Татарской АССР. И тут же наполовину утвердительно и наполовину вопросительно добавил: «Значит мы встретились не просто так, но как?..». После чего рассказал мне историю из своей фронтовой молодости, навечно поселившуюся и нисколько не тускнеющую в моей памяти, которая впоследствии здесь излагается: в ней чудно переплетаются судьбы Исаака Ньютона и студента с мехмата МГУ Василия Кирпичникова, добровольцем ушедшего на фронт и оказавшегося витязем на распутье, о чем уже выше говорилось. Воистину траекторию нашей жизни часто определяют именно книги. Что касается Ньютона, то для него подобной книгой являлось только Священное Писание.

Яблоко с Древа познания добра и зла и яблоко Ньютона

Предположим, если бы наша праматерь Ева по наущению змея не сорвала яблоко с Древа познания добра и зла, то по созревании не упало бы сие яблоко на землю? Однако мне представляется, что это одно и то же яблоко, перенесенное Господом Богом через тысячелетия в Усадьбу Вулсторп в Линкольншире, где его было позволено поднять молодому Исааку Ньютону, девственнику, спасавшемуся в родном имении от эпидемии чумы, охватившей Кембридж с округой. Стало быть, грехопадение и лишение девственности произошло благодаря срыванию Евой яблока с Древа познания добра и зла, тогда как закон всемирного тяготения Исааком Ньютоном был открыт благодаря падению на него яблока в его саду, иными словами, этот закон для человечества разоблачил девственник, в чем мы обнаруживаем силу Провидения, сущность за ним стоящую, к мистическому браку с которой стремился гениальный британец, посвятив ее постижению и познанию всю свою долгую жизнь. И что-то мне подсказывает, что яблоком, упавшим на Ньютона, был плод сродни нашей «Антоновке», поскольку Усадьба Вулсторп находится значительно на север от Лондона и вполне благоприятна для такого сорта яблок. С другой стороны, не оказалось ли то самое свалившееся на Ньютона яблоко в то же время и яблоком раздора, ведь оный плод в реальном и символическом выражениях способен служить человеку, как выясняется, и во благо, и в пагубу?

Собственно, Исаак Ньютон разделял определение Божества герметических философов, данное в «Асклепии», одном из трактатов Герметического корпуса, приписываемом древнеегипетскому богу Тоту или Гермесу Трисмегисту, которое обнаружил в конце XII столетия французский теолог Аланус де Инсулис (он же Алан Лилльский) и гласящее: «Бог есть умопостигаемая сфера, центр коей находится везде, а окружность нигде». Разумеется, для Ньютона здесь речь идет совершенно об определенной божественной и неделимой Монаде, символически представляемой им в виде мирового яблока или яйца. Ее Исаак Ньютон мыслил абстрактно, но не в антропоморфном плане. Здесь гениальный британец не оригинален, но выступает последователем Бенедикта Спинозы (1632–1677), иудея, через аристотелизм уклонившегося в пантеизм. Правда, теология Ньютона избегает рационалистических крайностей автора «Богословско-политического трактата», заклейменного как атеиста, но вовлеченность в пантеизм у обоих современников по сути одна и та же. Впрочем, Ньютон абстрактно ограничивает пространство своего пантеизма мировым яблоком, все же предполагающим существование личного и отличного Бога, тогда как у Спинозы это пантеизм бесконечного безличного существа и некоего подобия «волшебной материи», концепцию которой разрабатывал впоследствии иезуит Тейяр де Шарден. Стало быть, у Исаака Ньютона остается место для Сердца Бога, которое есть средоточие Всеединого или Абсолют, ведь отграничивает Божественную Монаду предустановленная и бесконечная в вечности окружность, качественную характеристику которой передает слово «нигде», что соответствует, конечно, библейскому видению о сотворении мира из ничего. В этом смысле миропонимание Ньютона вполне иудео-христианское и даже православное, особенно когда в нем проявляются свойства апофатического (отрицательного) богословия. Но беда в том, что он, признавая последнее, постоянно пытается сделать Божественную Монаду или Абсолют имманентными мирозданию, то есть, образно выражаясь, ухватить и объять своей рукой с циркулем умопостигаемое мировое яблоко, что, разумеется, невозможно. Но принадлежал ли сам циркуль Ньютону или он его старался восхитить у божественного Геометра? Впрочем, излишняя субъективность ученого может сыграть с ним не просто злую шутку, но того хуже – увлечь в заблуждение или сделать незаметным очевидное в теологической формуле, что, разумеется, одно и то же.

Между тем и поныне, счисляя яблоко с Божественной Монадой, этот девственник из англосаксонской глуши предстает перед нами античным героем-триумфатором, равным Юлию Цезарю, Константину Великому, святителям и богословам первенствующей Церкви Христовой, смертным, прославившем и укоренившем в Едином Господе весь наш христианский род. И как тут не вспомнить блестящее стихотворение «Ньютон» замечательного русского поэта Павла Антокольского (1896–1978), которого автору сих строк посчастливилось знать лично совсем в юном возрасте:

Гроза прошла. Пылали георгины

Под семицветной радужной дугой.

Он вышел в сад и в мокрых комьях глины

То яблоко пошевелил ногой.

В его глазах, как некое виденье,

Не падал, но пылал и плыл ранет,

И только траектория паденья