наложницу для господина. Даже тогда она чувствовала: это временно. Жители дома раз за разом повторяли о будущем, когда она покинет их навсегда. Будто бы боялись привязываться к воспитаннице, так же как и того, что она могла слишком сильно их полюбить.

Катаси спросил у девушки недавно, чего она хочет. Тогда Юкия не могла дать ответ на этот вопрос просто потому, что не задумывалась об этом. Однако в эту минуту, сидя за общим столом, наблюдая за тем, как Катаси устроил шутливую возню с мальчиком-ёкаем, а Рин отчаянно пытается их остановить, Юкия поняла. Она хотела семью. Собственное дитя, связь с которым будет сильнее, чем что-либо на свете. Собственный дом, где она, может, не будет госпожой, но хозяйкой – точно. Она хотела мужа, который бы вот так играл с её сыном, смеясь вместе с ним.

Катаси, будто почувствовав взгляд девушки, посмотрел на неё ни с того ни с сего. Их глаза на миг встретились. Щёки Юкии обожгло румянцем, и она поспешно, неловко и слишком заметно (это понимала даже она) устремила взор на собственную тарелку.

Вместо риса здесь ели крохотных полупрозрачных рыбок, которые на вкус похожи были на тофу с травами. Юкия отчаянно пыталась думать только о вкусе еды до конца ужина. У неё не получалось. Даже когда она смогла уговорить себя перестать думать о том, как нравилось ей смотреть на лицо юноши, когда оно озарено проказливой улыбкой, её мысли возвращались к тому, что произошло раньше, когда он очнулся.

Почему она поцеловала его? Она ведь и не помышляла об этом до того момента. Девушка даже не думала особо о том, нравится ей её спутник или нет. Она признавала, что он красив, но события, что их связывали, не давали ей думать о чём-то более значимом.

Только Юкия и впрямь поцеловала его. Воспоминания об этом поцелуе вызывали не только смущение, но и щемящую необъяснимую нежность. Она понимала, что это была ошибка, но сердце не соглашалось с мыслями.

Она так и не решилась подойти к Катаси этим вечером. Вернувшись в свою комнату, девушка достала свёрток из-за пояса оби. В плотную пёструю тряпицу было завёрнуто то, что осталось от её самой верной подруги.

Она села на циновку и заплакала. Слёзы её полились из глаз охотно, будто только и ждали того мига, когда девушка даст им волю. Они не падали на её руки, а растворялись, точно их и не было.

Почти все осколки Чашечки сохранились. Она могла бы их собрать воедино, но понимала: это не вернёт разбитой цукумогами дух жизни, который вложил в неё неизвестный мастер. Юкия слышала, что в Киото были те, кто собирал старую керамику с помощью смолы и сусального золота, превращая битую посуду в произведение искусства. Она надеялась, что Чашечку ещё можно вернуть, и обещала себе, что обязательно найдёт такого мастера, когда всё закончится. Может быть, он, вложив частичку собственной души, как сделал это создатель Чашечки, сможет помочь? Да только увидит ли это сама Юкия или должна будет минуть сотня лет прежде, чем Чашечка вновь откроет свои умные глазки-бусинки?

Она представила её в этот день: растерянную, в незнакомом месте, одинокую. Ей стало ещё больнее. Нет, Юкия не станет думать об этом: даже если её не будет рядом, главное, что старая и верная подруга будет жить. Она ведь заслужила это.

Юкия попыталась уснуть, но сон не приходил к ней. Она лежала на футоне, глядя на осколки Чашечки, разложенные на пёстром лоскуте. В голове было пусто, а на сердце тяжело.

Час крысы настиг её, а она так и не смогла уснуть. Первый приступ боли был не таким сильным, как прочие. Почувствовав её, Юкия улыбнулась.

«По крайней мере, кошмары не приснятся», – подумала она, прежде чем проклятие лишило её способности облекать мысли в слова.

Она закусила кусочек деревяшки, обёрнутый тканью. Тот протянула ей Мию перед уходом.

– Я не могу помочь тебе больше ничем, – сказала она. – Лишь скрыть твоё проклятие от чужих глаз.

– Почему ты помогаешь нам? – спросила тогда Юкия.

Только приглушённый из-за маски долгий и тяжёлый вздох был ей ответом. Юкия не стала настаивать. Лишь в очередной раз поблагодарила её с поклоном.

Теперь же, закусив деревяшку, она чувствовала, как глаза её щиплет от невидимых в подводном городе слёз. Она старалась не кричать, чтобы не пугать сирот, спавших в соседней комнате. Мучительнее ей давалось только собственное одиночество. Как же она устала быть одна! Как же ей не хотелось переживать всё это в одиночку. Пусть гордость не позволяла девушке желать, чтобы кто-то видел её в минуту слабости, всё-таки какая-то её часть отчаянно тосковала по объятиям художника, который гладил её по голове, точно ребёнка.

Когда створка сёдзи отъехала в сторону, Юкия лежала на боку, свернувшись, точно младенец в утробе матери. Её сердце не выдерживало боли, отчего руки и ноги сотрясала пугающая частая дрожь.

Она с трудом подняла голову, прежде чем новый приступ заставил её зажмуриться.

Катаси подошёл к ней и, ничего не говоря, лёг на футон за её спиной. Его руки крепко обхватили её. Даже сквозь ткань одеяла Юкия чувствовала спиной уверенное биение его сердца.

– Держись, – сказал он. – Мы обязательно справимся.

Юкия поверила ему.

Катаси

Катаси проснулся среди ночи, не понимая, что разбудило его. Свет в мире подводного царства был странным. Здесь так же темнело к вечеру, а день был светлым. Однако если поднять голову во дворе – не увидишь ни солнца, ни звёзд. Вместо неба Катаси сумел разглядеть где-то далеко наверху лишь танцующие блики, точно на стенках колодца.

Сейчас было темно – хоть глаз выколи. Художник сел на кровати. Плечо отозвалось болью, но она уже была не такой сильной: чем бы ни смазывала рану Мию, её снадобье действовало. Благо хоть царапина была неглубокой.

Он недолго сидел на футоне, пытаясь понять причину своей тревоги и упорного, неколебимого чувства, что он должен быть где-то ещё. Художник взглянул на тёмный проём окна, где ночные тени сгущались так сильно, что разглядеть хоть что-то было почти невозможно.

Город духов походил на Эдо так же, как и, должно быть, каждое большое поселение походило на прочие. Дом Мию на его окраине окружала тишина, хотя прежде он слышал, как и досюда доносился звук колокола часовой башни. Его звук, как и в Эдо, отмечал каждую середину часа… Катаси вспомнил, как незадолго до того, как уснуть, он приметил его гулкое звучание, доносившееся откуда-то