замок, раздаются шелест целлофана и тихие шаги. Разбавив изнуряющую духоту комнат вечерней прохладой, на кухню вбегает мама.

Кажется, мы внезапно поменялись ролями — я хандрю и прячу покрасневшие глаза, а она широко улыбается и водружает на стол два огромных пакета с продуктами.

— Лера, привет! Погляди, что я принесла! — она суетливо выкладывает на салфетку картонные коробочки, мешочки и контейнеры, и я удивленно шепчу:

— Во дела… Ты «Магнит» ограбила?

— А вот и нет! Получила первую оплату! Два часа маялась с дизайном, но клиентка ушла довольной! Конечно, это не экопродукты, все намного бюджетнее, чем раньше, но теперь мы точно не пропадем! Ну, кто тут молодец? — она сияет от гордости, празднует маленький, но такой грандиозный успех, личную победу над собой, над обстоятельствами и над отцом, и я, захлебываясь от слез, бросаюсь на ее шею.

— Ты, конечно же ты! — я реву и зарываюсь носом в пахнущий грустными духами, сигаретами и теплом воротник.

И вопрос о взятках учителям уже не кажется важным.

Даже если мама об этом знала, все равно не смогла бы перечить отцу. Ну а если нет — гнусная правда о моих липовых оценках ее сокрушит.

Раскаленная сковорода хищно шипит, и я, отпрыгнув от мамы, сбавляю огонь на конфорке.

Мама прячет покупки в холодильник и шкафчики, подает мне плоские тарелки и ждет, когда я наполню их своим подгоревшим кулинарным шедевром.

На удивление, вышло неплохо, и мы с аппетитом съедаем добрую половину, но распирает меня не от плотного ужина, а от потрясения, гнева и острейшего любопытства.

— Мам, а правда, что… — я откашливаюсь и осторожно откладываю вилку. — Что… отец Рюмина был с тетей Мариной Волковой против ее воли, и там присутствовал наш отец?

Мама вздрагивает, хватается за ручку прозрачного кувшина и чересчур долго, до самых краев, наполняет стакан фильтрованной холодной водой. Терпеливо жду, когда она его осушит, барабаню ногтями по подоконнику и ни за что не позволю ей сменить тему.

— Мутная история, — морщится мама. — Правду знает только Марина. Зачем тебе это?

— Мам, пожалуйста, не увиливай. А что знаешь ты?

Она глубоко вздыхает, откидывается на витую спинку стула и скрещивает руки на груди.

— Лер, важно понимать: на дворе был разгар нулевых, а в Сосновом и девяностые еще не думали заканчиваться. В юности Толя Рюмин очень нравился Марине, она так трогательно краснела, подслушивая разговоры нашей компании на набережной. Потом он ушел в армию, через два года демобилизовался и скоропостижно, по залету, женился на Тане. А потом увидел, как расцвела Марина, и словно с ума сошел. Как одержимый ее добивался, заваливал подарками и запугивал, но она упорно и гордо отказывала. Сама посуди: девочка из хорошей семьи, только что закончила школу, впереди маячило поступление в университет, а тут женатый мужик прицепился. Папа твой, Димка, остальные кореша рассудили, что девка просто ломается, и… ну, знаешь, обеспечили другу приятный вечер, — мама хлопает себя по карману в поисках сигарет, но картонная пачка оказывается пустой и, пролетев через всю кухню, падает в мусорный пакет. — Думали замять дело деньгами, но Марина… молчать не стала. В милицию она не пошла — обо всем рассказала Тане и швырнула деньги Толику в лицо. Разразился скандал, но никто не встал на сторону Волковой, и она уехала. С тех пор и до этого мая мы не виделись, хотя она точно бывала здесь еще один раз… Лер, ты только Ванечке ее ничего не говори! Ни к чему вся эта грязь хорошему и светлому мальчишке.

* * *

Глава 35

Мама ссылается на усталость и отказывается продолжать тяжелый разговор, и я, заверив, что сама приберусь на кухне, отправляю ее спать. Вручную отмываю посуду, протираю стол, раскрываю холодильник и долго, с умилением, любуюсь купленными ею продуктами, но на душе кромешная темень и скребут кошки.

Вряд ли Ваня знает о том, что его мама стала жертвой настоящего преступления, в котором был замешан и мой папаша. Не знает он и о развернутой в поселке травле, но трагедия, случившаяся еще до его рождения, все равно повлияла на его личность. Тетя Марина воспитала в нем обостренное чувство справедливости, благородство, бесстрашие и честность, и он, несмотря на испытания, с честью проносит их через свою жизнь.

Его пример вдохновляет и меня, и страх перед отмороженными глазами Рюмина, успевший укорениться где-то на задворках сознания, постепенно улетучивается.

Покончив с мытьем тарелок, я тащусь в комнату, падаю на незаправленную кровать и, не моргая, долго гляжу в потолок. На нем вспыхивают флешбэки из недавнего прошлого: мои идиотские выходки в школе и фразы, призванные задеть Ваню, разоренная теплица, разбитая губа Волкова и непроницаемый черный взгляд, испепеляющий меня из-под козырька бейсболки.

Стыд опять обваривает нутро крутым кипятком.

Я сама виновата в том, что мы не с того начали, и даже тысячи моих искренних извинений не помогут это исправить. Ну а если до Вани дойдет слух, что Игнатовна заболела после визита Илюхиной матери, он попросту всех нас проклянет.

Я кручу в руках телефон, проверяю сообщения и список звонков, но Волков так и не дал о себе знать. Одна маленькая ложь, свидетелем которой он стал утром, скорее всего, уже отбросила меня назад, до уровня пустого места, и все, на что я могу рассчитывать в школе — короткий кивок или полный игнор.

Что-то тихонько стукается об оконное стекло, и я невольно вскрикиваю: неужто Рюмин? Мгновенный испуг вытесняется досадой и глухой яростью.

Отдергиваю штору, приоткрываю раму и возмущенно шиплю в темноту:

— Что нужно, придурок? До тебя не все дошло⁈

— Не-а! Может, объяснишь еще раз? — хохотнув, отзывается кто-то, и я едва не брякаюсь на пол от радости и облегчения.

— Ваня! Привет!

— Дело есть. Выходи!

Судя по тону, Волков не обиделся на мою утреннюю попытку его обмануть, и я, набросив домашнюю олимпийку, пошире распахиваю створку окна и вылезаю в сад.

— Круто. Такой романтики в моей жизни еще не было! — Ваня смеется, ждет, когда я отряхну от пыли ладони и прижимает меня к себе. — Привет!

Душные сумерки распадаются на сияющие звездочки и искры, я задыхаюсь от его близости и, чтобы окончательно не лишиться чувств, прибегаю к испытанному приему — поднимаюсь на цыпочки и повисаю на его шее.

В траве стрекочут певчие