— Разумеется, это он, — начала злиться я.

— Возможно, тебе будет не так горько узнать…

— Не тяни, — повысила я голос, сообразив, чтособираться с силами он будет очень долго.

— Ты… мне неловко говорить об этом… Слишком многоиспытаний, чтобы сохранить ребенка.

— Наверное, — зло хмыкнула я. — Впрочем, мойпредполагаемый муж утверждал, что он родится двухголовым.

Вадим кивнул, как будто соглашаясь, и, подумав, сказалнеуверенно:

— Если я правильно понял врача, детей ты иметь несможешь.

Я немного посидела истуканом, пялясь в одну точку, потомперевела взгляд на лицо Вадима. Он выглядел совершенно несчастным. Этопоказалось мне забавным. То, что мой ребенок умер, так и не родившись, ксожалению, меня не особенно удивляло, а скорбь Вадим слегка переигрывал. К томуже иметь дело с беременной бабой — дело хлопотное, особенно для госслужбы. Вконце концов, не каждый способен проводить допрос с пристрастием в такойситуации.

— Может, мне оставить тебя на некоторое время? —осторожно спросил Вадим.

— Да, пожалуй, — согласилась я.

Когда он вновь появился в комнате, о моем несостоявшемсяматеринстве мы больше не говорили.

— У нас есть досье на твоего отца, вдруг что-нибудьнатолкнет тебя…

— А мое досье у вас есть?

— Да, — помедлив, сказал Вадим. — Хочешьвзглянуть?

— Хочу.

— Хорошо. Завтра оно будет у тебя.

— Почему завтра?

— Потому что сегодня ты должна отдыхать. И никакихвопросов.

— Один вопрос все-таки есть.

— Одним вопросом дело не кончится, уж я-то знаю. Имейтерпение. А пока отдыхай. Через полчаса принесут завтрак.

— Значит, сейчас утро? — улыбнулась я.

— Боюсь впасть в сентиментальность, не то быобязательно ответил: утро новой жизни.

Конечно, я не верила его словам, ни тогда в Екатеринбурге,ни тем более сейчас. Но, во-первых, другого выхода как поверить (или сделатьвид, что верю) просто не было, во-вторых и в главных, я хотела кое-что узнать,а узнать это кое-что я могла только с помощью Вадима, то есть службы, которуюон представлял. Поэтому я покорно легла в постель, съела принесенный медсестройзавтрак, а потом попыталась составить подобие плана.

Когда Вадим появился вновь, я сидела в кресле возле окна и седва заметной улыбкой на губах смотрела на розы. В моих глазах была тихаягрусть. Должно быть, поэтому Вадим замер у порога, с умилением взирая на этукартину, наверное, он надеялся, что я замечу умиление, как я надеялась, что онзаметит тихую грусть. Я могла держать паузу до бесконечности, первым проявилсебя Вадим, он кашлянул, а когда я повернула голову, улыбнулся.

— Привет.

— Привет, — ответила я и нахмурилась.

— Плохое настроение? — забеспокоился он.

— Отличное. Я не вижу охраны.

— Один охранник постоянно в доме. Тебе не стоитбеспокоиться о своей безопасности, этот дом невозможно связать с нами, и твоивраги на него никогда не выйдут. — Это показалось мне занятным, япосмотрела в лицо Вадиму и усмехнулась. Могу поклясться, он смутился. — Тыимела в виду что-то другое? — нерешительно добавил он.

— Точно, — засмеялась я. — Я присматриваюсь,как можно смыться отсюда.

— Смыться? — Он вроде бы удивился, а потомнахмурился:

— А куда?

— Что, плохи мои дела? — Я продолжала улыбаться,наблюдая за ним.

— Честно? Хуже не бывает. Насколько мне известно,бывшие соратники зачислили тебя в черный список под номером один.

— А за что они так осерчали, тебе известно?

— В общих чертах. Ты для них предатель, достойный самойстрашной кары. Не зря они настойчиво разыскивали тебя целый год.

— У меня вопрос: я имею отношение к гибели своего отца?

Он внимательно смотрел на меня, потом вздохнул:

— Ты в самом деле ничего не помнишь?

— В самом деле, — пожала я плечами. — Вашаконтора напрасно тратит на меня время.

— Пока я отвечаю за операцию, ты можешь ни о чем небеспокоиться. — Это прозвучало довольно странно и смахивало на признание влюбви, я внимательно смотрела в его лицо, и он ответил мне открытым и твердымвзглядом.

* * *

На следующий день меня осмотрел врач, при этом он такоптимистично улыбался, что очень хотелось заехать ему в челюсть. Волосы мнеостригли, возле уха я нащупала шрам и долго разглядывала в зеркало свое лицо,думая о том, что Вадим прав, и даже не потому прав, что, выйдя за стены этогодома, я сразу становлюсь мишенью, а потому, что мне попросту нет места в этоммире. Звучит несколько патетически, но наедине с собой это небольшой грех. АннуШульгину с террористами ничто не связывает, более того, я считаю их психами иуродами, беда в том, что я сама год назад была психопаткой и уродом и длянормальных людей таковой и останусь. Но если я, сделав вид, что поверилаВадиму, помогу ему, то предам единственного человека, который был мне дорог:своего отца. Я не могу это сделать, просто не могу, так же, впрочем, как ипродолжить его дело, я не верю в него, да и нет никакого дела, есть шайкаморальных уродов… Бежать-то мне и в самом деле некуда…

Скорее по привычке, нежели по необходимости, я осмотреладом. Он был небольшой, пять комнат, кухня, подвал всегда заперт. Чего-то тамбыло интересное. Рота спецназа, в любую минуту готовая отразить удар? Забавно.Дом стоял на берегу реки, на холме, окруженный крепким забором и без видимыхпризнаков жилья по соседству. Наверняка какая-нибудь бывшая обкомовская дача.Об этом я и спросила Вадима, когда мы вечером пили чай на веранде.

— Если честно, — усмехнулся он, — я и сам незнаю, но мы иногда используем его. Чудесное место. Хочешь искупаться? Здесьесть лодка, можно устроить прогулку по реке.

Я наблюдала за ним, пытаясь решить: то ли он очень умен, толи считает меня законченной дурой. Наверное, разозлившись от этой мысли, якивнула и заявила:

— Хочу. — И получила прогулку по реке. Мы вдвоемсели в лодку и час плыли по течению. Возвращение потребовало гораздо большеговремени, стемнело, мы зажгли фонарь, я опустила ладонь в воду, прислушиваясь кплеску и скрипу весел.