Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому онотнесся к этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчивопосмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрытакрасновато-оранжевой рябью.

— Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочетсядумать, что ты сходишь с ума…

— Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, —сказал я и мне было очень трудно произнести эти слова. — Но только если бы ядействительно сходил с ума.

Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этотмомент каким-то очень старым и больным.

— Я пойду схожу за багги. — тихо произнес он. — И поедемпоищем могилу мальчика.

— Спасибо тебе, Ричард.

Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсемнедалеко от моего, прямо за Большой Дюной — длинным песчаным холмом,протянувшимся вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного смоей веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколькоминут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро сталосвинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.

Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моейпамяти снова и снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучахсолнца вдоль берега моря. Под мышкой — крупная сетка для просеивания песка.Кожа — почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Изодежды — только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки Кэрэлайннаходится большой общественный пляж и там этот молодой изобретательный человекнабирал за день долларов, может быть, по пять, просеивая через сетку песок ивыискивая в нем десяти или двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся изкарманов отдыхающих. Каждый раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к немуи каждый раз он испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумнойтолпе беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках иразгульно-бестолково сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшойдеревушке, что находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.

В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижносидел на своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал ксебе и снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогдаособенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я снималбинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.

Ощущение это несравнимо ни с какими другими — я чувствовалсебя неким каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир ивыплескивал на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам какбы втягивался в этот канал зла и черной ненависти.

Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что вашесознание отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вотвы (не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание)смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой мухи… Аглаза мухи состоят, как известно, из тысяч крохотных глазок. Так вот,представьте себе, что вы смотрите на себя со стороны тысячами глаз. Еслипредставили, то, может быть, поймете тогда, почему кисти моих рук постоянноперевязаны плотными бинтами. Даже когда вокруг, кроме меня, нет никого, кто могбы их увидеть…

А начался этот кошмар в Майами не так уж много времениназад. Я, естественно, был в то время уже на пенсии, но приблизительно раз вгод я, тем не менее, был обязан по долгу старой службы встречаться там с однимчеловеком по имени Крессуэлл. Этот Крессуэлл был научным сотрудникомДепартамента ВМС США. В его обязанности, в свою очередь, входило раз в годвстречаться со мной и задавать мне в непринужденной беседе всякие дурацкиевопросы под видом того, что я в то время считался крупным специалистом повопросам самых разнообразных космических программ, особенно по вопросамисследования дальнего космоса, а также под видом, того что правительство США (вчастности — министерство обороны) проявляют заботу о своих ветеранах и неоставляют их без внимания. Пенсия моя, надо отдать им должное, действительновполне достаточна для безбедного существования. Я, правда, так и не понял доконца, что же, все-таки, нужно было этому Крессуэллу, что он искал, чтовынюхивал и высматривал. Может быть, какое-нибудь таинственное свечение в моихглазах, которое я, возможно, привез из своей последней экспедиции на Венеру.Или какой-нибудь не менее таинственный знак на лбу или еще где-нибудьаналогичного, разумеется, происхождения. Бог его знает, что он выискивал. Я таки не понял. Скорее всего, он был просто агентом ФБР или ЦРУ. Или и того идругого сразу. Не знаю, одним словом.

Мы с Крессуэллом сидели тогда на террасе его номера в отелеи обсуждали возможное будущее американских космических программ. Былоприблизительно начало четвертого пополудни. Вдруг в моих пальцах появился оченьстранный зуд, похожий на покалывание слабого тока. Такого со мной не случалосьникогда раньше. Зуд появился не постепенно, а сразу, в одно мгновение. Это былонастолько неожиданно и необычно для меня, что я сразу сказал об этомКрессуэллу.

— Не волнуйтесь, — успокаивающе улыбнулся он. — Судя посимптомам, на вас скорее всего попала пыльца какого-нибудь плющевого растения,которых, должно быть, полно на вашем чудном полуостровке и ваш организм,по-видимому, просто отреагировал на это такой вот аллергией. Не переживайте —это совершенно безобидно и скоро пройдет.

— Но в Ки Кэрэлайн не растет почти ничего, кроме карликовыхпальм. Никаких плющей я там, по крайней мере, никогда не видел.

Я внимательно посмотрел на свои руки. Обычные руки,совершенно ничего особенного. Но зуд… зуд был просто невыносимым и оченьиспугал меня…

После того, как наша милая беседа была, наконец, закончена,я подписал обычную в таких случаях бумагу, в которой говорилось о том, что «Яобязуюсь не разглашать никакую информацию, полученную или переданную мной вовремя данного разговора, которая могла бы повредить государственнойбезопасности Соединенных Штатов…», ну и так далее. Покончив с этойформальностью, я попрощался с Крессуэллом и отправился домой в Ки Кэрэлайн. Уменя был только старенький Форд с ручным управлением для инвалидов. Я оченьлюбил эту машину — она позволяла мне чувствовать себя полноценным человеком.

Дорога до Ки Кэрэлайн была неблизкой и когда я, наконец,подъезжал к нему, уже начинало смеркаться. Зуд в пальцах был теперь настолькосильным, что я едва не сходил с ума от него. Если вы когда-нибудь бывали подножом у хирурга, то вам наверняка известно, как зудят заживающие перевязанныераны или швы, до которых нельзя дотрагиваться. Так вот, мой зуд был во многораз сильнее! Казалось, будто в кончиках моих пальцев шевелятся и пытаютсявыбраться наружу какие-то неведомые крохотные существа…

Я остановил машину. Солнце уже почти скрылось за горизонтоми для того, чтобы получше разглядеть свои пальцы, я включил внутреннееосвещение салона. На каждом из десяти пальцев рук были яркие покраснения, оченьпохожие на те, которые появляются, когда начинаешь играть на гитаре и снепривычки болезненно натираешь себе пальцы о струны. Они были даже точно натех же, передних местах пальцев — на самых их кончиках. Но самым удивительнымбыло то, что покраснения эти были идеальной круглой формы. Менее яркие, болеерасплывчатые и даже бесформенные покраснения, похожие на воспаления, были и навсех фалангах пальцев, но зуда от них, почему-то, не было никакого. У меня естьодна привычка — когда я сильно волнуюсь или очень задумываюсь о чем-нибудь, ямашинально дотрагиваюсь пальцами правой руки до губ. То же самое проделал я и втот раз, но тут же, с болью и отвращением резко отдернул руку от лица. Во мневолной поднялся немой ужас — прикосновение пальцев к губам было неожиданнообжигающе-горячим и напоминало мягкое прикосновение вздувшейся тонкой кожицыгниющего яблока… Но самое главное… я явственно почувствовал, как под этойкожицей моих собственных пальцев что-то шевелится!..