— Возьми правее, Ричард, — сказал я. — Вон к тому навесу.Ричард подъехал к навесу, объехал его вокруг и остановил машину. Выйдя наружу,он достал из багажника лопату. Увидев ее, я вздрогнул.

— Где? — спросил Ричард и внимательно посмотрел на меня.

— Здесь, — указал я ему пальцем точное место в несколькихметрах от машины.

Он подошел к нему медленными шагами, постоял несколькосекунд в нерешительности и, наконец, осторожно воткнул лопату в песок. Копал оночень долго. А может, мне только так показалось. Песок, который он отбрасывал всторону, выглядел очень сырым и тяжелым. Грозовые тучи, тем временем, рослипрямо на глазах, наливались чернотой и охватывали уже довольно большую частьгоризонта, грозно и неотвратимо надвигаясь на нас. Тонны воды, обрушивавшиеся сних в море, выглядели очень впечатляюще, да еще и подсвечивались с левойстороны зловещими кровавыми отблесками заходящего солнца.

Еще задолго до того, как Ричард закончил копать, я уже знал,что тела мальчика он там не найдет. Они убрали его оттуда. Прошлой ночью рукимои не были завязаны — следовательно, они могли видеть и действовать. Уж еслиони смогли использовать меня для того, чтобы убить мальчика, то, значит, онимогли использовать меня и для того, чтобы перенести его тело в какое-нибудьдругое место, даже если бы я спал в это время.

— Здесь нет никакого мальчика, Артур, — послышался голосРичарда. Он подошел к машине, закинул лопату в багажник и устало опустился насвое сидение рядом со мной.

Показалась яркая почти ничем не закрытая луна. Быстроприближающаяся гроза была, по-видимому, настоящей бурей. То и дело насослепляли небывало яркие молнии и сотрясал оглушительный гром. На песок уженачали ложиться первые мрачные тени надвигающейся грозной стихии. Внезапноподнявшийся ветер швырял в машину песок с такой силой, что она ходила ходуном.В пальцах у меня появился сильный зуд — глаза очень хотели наружу.

— Значит, они все таки использовали меня и для того, чтобыперенести его тело в другое место, — взволнованно заговорил я скороговоркой,уставившись в одну точку. Каким, должно быть, бредом звучали мои слова дляРичарда — ведь он тогда почти совсем ничего не знал.

— Они могут управлять мной, — продолжал я. — Когда яразвязываю руки, они получают возможность управлять мной. Они способны в любоймомент подчинить меня себя полностью и могут манипулировать мной как угодно,направляя мои действия по своему усмотрению, даже если я находясь вбессознательном состоянии. Когда мои руки развязаны, я становлюсь для них какбы дверным проемом, каналом их связи с нашим миром. По несколько раз в день,когда руки у меня развязаны от нестерпимого зуда, я обнаруживаю себя стоящим всовершенно, порой, неожиданных для меня местах — в саду, например, или передкартиной, которая висит меня в гостиной. Все эти места и предметы хорошознакомы мне, но я совершенно не помню, как я к ним попал. В памяти начистоотсутствуют довольно большие промежутки времени. Они просто отключают на этовремя мое сознание. Это ужасно, Ричард… Я больше не в силах жить в этомкошмаре!..

— Артур. — Ричард успокаивающе положил мне руку на плечо. —Пожалуйста, Артур, не надо. Перестань.

В слабом отблеске заката я увидел, что его лицо, повернутоеко мне, полно сострадания.

— Ты сказал, что ты там где-то «стоял» перед чем-то, что ты«перенес» тело мальчика… Но это же невозможно, Артур! Ты же не можешьдвигаться, кроме как на кресле-каталке. Вся нижняя половина твоего тела мертва!

— Она тоже мертва, — сказал я, — положив руку на приборнуюпанель машины. — Но ты садишься в нее и заставляешь ее ехать. Ты можешь, еслизахочешь, убить ее, пустив с обрыва в пропасть и она ничем не сможет помешатьтебе в этом, даже если захотела бы!

Я слышал, что мой голос поднялся уже очень высоко и звучалтеперь совершенно истерично, но мне было не до этого в тот момент.

— Я — дверной проем! — кричал я ему в самое лицо. — Как тыне можешь понять?! Они убили мальчика, Ричард! Убили моими руками! И моими жеруками перетащили его тело в какое-то другое место!

— Я думаю, тебе необходимо срочно показаться врачу, —стараясь говорить спокойно, ответил мне на это Ричард. — Поехали назад. Хочешь,я сам отвезу тебя завтра или даже сегодня к одному своему знакомому оченьхорошему докто…

— Подожди, Ричард! Ты можешь проверить! Разузнай насчетэтого мальчика! Ведь он действительно не вернулся вчера домой! Он мертв, говорюя тебе! Мертв!

— Но ты же сказал, что не знаешь его имени,

— Он наверняка из той деревушки что начинается сразу започтой! Спроси…

— Я уже говорил об этом сегодня вечером по телефону с МодХаррингтон. Это местная сплетница с самым длинным и любопытным во всем штатеносом. Уж она знала бы об этом наверняка. Тем более, что прошли уже целыесутки. Но она сказала, что ничего не слышала и ничего не знает о том, чтокто-то пропал прошлой ночью.

— Но это же местный парнишка! Его исчезновение просто неможет остаться незамеченным?

Ричард потянулся, чтобы включить зажигание, но я остановил

— Смотри! — выкрикнул я и начал развязывать руки.

Над заливом, совсем уже недалеко от нас, вспыхнулаослепительная молния невероятной яркости и грохнул оглушительный гром.

Я не пошел к доктору и не стал звонить Ричарду еще раз.Вместо этого я провел три недели дома, почти не выходя на улицу. Всякий раз,когда по необходимости, все-таки, приходилось это делать, я плотно перевязывалсвои кисти несколькими слоями бинтов. Три недели. Три недели слепой надежды нато, что эта страшная напасть оставит меня… Уверен, что поступил тогдаправильно. По крайней мере — рационально для самого себя. Если бы я былздоровым полноценным человеком, которому не нужно кресло-каталка и которыйведет обычный образ жизни и имеет нормальное окружение, то я, может быть,отправился бы к доктору Фландерсу или, по крайней мере, рассказал бы обо всемРичарду. Я мог бы, наверное, сделать это и без всех этих оговорок, в томсостоянии, в котором я находился тогда на самом деле, но всякий раз, когдапоявлялась эта мысль, я вспоминал о трагической судьбе тети, которая из-заболезни проказой была обречена оставаться практически всю свою жизнь совершенноизолированной от людей пленницей и, в конце концов, была съедена заживо своейболезнью, одиночеством и, в результате, — безумием… Мысли о том, что такая жепечальная участь может постигнуть и меня, заставляли меня сохранять все вглубокой тайне и молиться, молиться, молиться за то, чтобы, проснувшиськогда-нибудь утром, я посмотрел на свои чистые пальцы и вспоминал обо всем этомкак о дьявольском сне.

Все это были, конечно, безнадежные наивные мечты.