Я отвернулся от них. Даже ткань обжигала мне лицо.

– Мягко, спокойно, – сказала Бьянка. – Вдохнивоздух, вот так, и не бойся.

Я долго пролежал, паря на грани сознания и забытья,испытывая бесконечную благодарность за то, что их голоса звучат не оченьгромко, а прикосновения не слишком резки. Но потеть было отвратительно, и яотчаянно жаждал оказаться где-нибудь в прохладном месте.

Я метался в постели и один раз даже попытался встать, нопочувствовал жуткую тошноту, до рвоты. С огромным облегчением я осознал, чтоменя уложили обратно.

– Не отпускай мои руки, – вновь услышал я голос Бьянки.

Ее пальцы коснулись моих – такие маленькие и очень горячие,горячие, как все вокруг, горячие, как ад... Но мне было слишком плохо, чтобыдумать об аде, слишком плохо, чтобы думать о чем-нибудь, кроме того, чтобы менянаконец вырвало в таз и чтобы вокруг меня разлилась спасительная прохлада...Хоть бы кто-нибудь открыл окна! Да, я понимал, что на улице зима, но разве этомогло иметь значение. Мне так хотелось, чтобы открыли окна!

Вероятность смерти казалась мне досадной помехой, только ивсего. Гораздо важнее было избавиться наконец от всех ужасных ощущений, иникакие мысли о душе и о загробном мире меня не волновали.

И вдруг все резко изменилось.

Я почувствовал, что взмываю вверх, как будто кто-то схватилменя за голову и пытается протащить сквозь балдахин и дальше – сквозь потолоккомнаты. Взглянув вниз, я, к своему великому изумлению, увидел себя лежащим накровати. Причем совершенно отчетливо, словно никакого балдахина над постелью ине было.

Я и представить не мог, что так красив. Только пойми меняправильно: тогда я отнесся к этому открытию совершенно бесстрастно и толькоотметил про себя: «Надо же, какой красивый мальчик. Как щедро одарил его Бог.Смотри, какие у него длинные тонкие пальцы, смотри, какие темные,рыжевато-коричневые волосы...» Я всегда был таким, но не сознавал своейпривлекательности. Впрочем, откровенно говоря, я об этом и не задумывался, менямало интересовало, какое впечатление производит моя внешность на тех, с кемприходилось сталкиваться в течение жизни. Я не верил льстивым речам. Страсть,которую испытывали ко мне многие из окружающих, вызывала во мне толькопрезрение. Даже вожделение моего господина казалось мне проявлением слабости изаблуждения. Но теперь я понял, почему люди при виде меня буквально терялиголову. Тот мальчик, что умирал на постели, тот мальчик, что стал причинойвсеобщих рыданий, казался воплощением чистоты, воплощением юности, стоящей напороге жизни.

Единственное, что казалось нелогичным, это смятение,царившее в огромной комнате.

Почему они все плачут? В дверях я увидел знакомогосвященника из соседней церкви и заметил, что мальчики спорят с ним и непозволяют приблизиться к постели, опасаясь, что я могу испугаться. Всепроисходящее представлялось мне бессмысленным. Почему Рикардо в отчаяниизаламывает руки? Чего ради суетится Бьянка, зачем она носится с этой мокройтряпкой и лихорадочно шепчет мне какие-то ласковые слова?

«Ох, бедный мальчик, – подумал я. – Если бы тызнал, какой ты красивый, ты мог бы испытывать к окружающим побольше сочувствия,мог бы считать себя немного сильнее и быть более уверенным в собственныхвозможностях, в способности добиться чего-то самостоятельно. Ведь ты играл слюдьми в коварные игры только потому, что не верил в себя и даже не знал, какойты на самом деле».

Нелепость ситуации виделась мне совершенно отчетливо. Но япокидал этот мир! Тот же поток воздуха, который вытолкнул меня из лежавшего накровати очаровательного молодого тела, увлекал меня еще выше – в туннель, гдеяростно шумел ветер...

Ветер захлестнул меня, окончательно затащил в тесноепространство туннеля, и я увидел, что нахожусь в нем отнюдь не один, что в негопопали и другие – и теперь они тоже кружатся в непрекращающемся яростном вихре.Я заметил, что они смотрят на меня, увидел их открытые, искаженные мукой рты.Меня тянуло по туннелю все выше и выше. Я не чувствовал страха, но испытывалощущение обреченности. Я ничем не мог себе помочь.

«Вот в чем заключалась твоя ошибка, пока ты был темраспростертым на постели мальчиком, – думал я. – Но теперь вседействительно безнадежно». И в тот момент, когда я пришел к этому выводу, ядостиг конца туннеля. Он исчез – словно растворился. Я стоял на берегупрекрасного сверкающего моря.

Волны не замочили меня, но я их помнил и сказал вслух:

– Наконец-то я здесь, я добрался до берега! А вот истеклянные башни!

Подняв голову, я увидел, что до города еще далеко, что онлежит за цепью зеленых холмов, что к нему ведет тропа, а по обе ее стороныраскинулись целые поля ярких роскошных цветов. Я никогда не видел таких цветов,никогда не видел лепестков такой формы и в таких сочетаниях, и никогда за всюжизнь глазам моим не открывались такие краски и оттенки. В палитрах художниковдля этих красок названий не было. Я бы не мог определить их теминемногочисленными и неадекватными терминами, что были мне известны.

«О, в какой восторг привели бы венецианских художников такиекраски, – думал я, – и представить только, как бы они преобразилинаши работы, как бы они воспламенили наши картины, если бы удалось найти ихисточник, растолочь их в порошок и смешать с нашими маслами. Но какой в этом смысл?Картины больше не нужны».

Все великолепие, которое можно запечатлеть в красках,открылось в этом мире. Я видел его в цветах. Я видел его в пестрой траве. Явидел его в бескрайнем небе над собой, уходившем далеко за ослепительный город,который тоже сверкал и переливался грандиозным, гармоничным сочетанием красок,смешавшихся, мигающих, мерцающих, словно башни города были сделаны не измертвой или земной материи, а из волшебной бурлящей энергии.

Меня переполняла огромная благодарность – я отдался ей всеммоим существом.

– Господи, теперь я вижу, – произнес я вслух. – Явижу и понимаю.

В тот момент мне действительно предельно ясно открылсяподтекст этой разносторонней и постоянно усиливавшейся красоты, этоготрепетного, светящегося мира. Он до того исполнился смыслом, что я нашел ответына все вопросы и все наконец-то окончательно разрешилось. Я вновь и вновьповторял шепотом слово «да». Я, кажется, кивнул, а потом выражать что-тословами показалось мне полным абсурдом.

В этой красоте сквозила великая сила. Она окружила меня, каквоздух, ветер или вода, но она не имела к ним отношения. Она была гораздо болееразреженной и глубинной и, удерживая меня с внушительной силой, тем не менееоставалась невидимой, лишенной ощутимой формы и напряженности. Этой силой былалюбовь.