— Извини, говорил же, что измазал лацканы.

— Но мог надеть вечерний костюм!

Неожиданно какой-то бес ущипнул меня за язык, и я, сохраняяполнейшее спокойствие, произнес:

— Понимаешь, я уже ехал к тебе, когда на меня напалиграбители, приставили нож к груди и велели раздеться, отняли пальто, пиджак,брюки. Собственно говоря, потому я и опоздал. Пришлось зайти в первыйпопавшийся магазин и купить вот эти вещи.

Если вы думаете, что Николетта, закатив глаза, приняласьвозносить молитвы господу, позволившему ее любимому сыну спастись от смерти, тоошибаетесь! Маменька наморщила носик и отрезала:

— В другой раз, когда отнимут костюм, изволь,направляясь ко мне, приобрести приличные вещи, а не одеяние бомжа. Боже мой! Икак раз сегодня к обеду приглашена Кока!

Попрошу не путать, Кока — это не Киса и не Лёка, которыеприсутствовали тут в день моего знакомства с Люси. Кока, или Калерия ЛьвовнаМилосердова, законодательница мод. Если Кока похвалила спектакль, все побегут втеатр, ежели она взяла в руки книгу, впрочем, это происходит с ней редко, весьбомонд кинется за ней в магазин, ну а ежели скорчит недовольную мину в адрескакого-нибудь несчастного, можете быть уверены, что его перестанут звать наторжественные мероприятия, отныне проштрафившийся начнет получать приглашениятолько тогда, когда за столом окажется тринадцать человек, если Кока, конечно,не сменит гнев на милость.

— Не волнуйся, — сказал я, — Коку беру насебя.

— Это отвратительно, Вава!!! Но делать нечего, ступай вгостиную.

— Хорошо, мамочка.

Николетта остановилась так резко, словно налетела на стену.

— Как ты меня назвал?

— Мамой, а что?

— Я же просила, никогда не обращаться ко мне подобнымобразом! Какая муха тебя укусила?

— Но ты же моя мать, — валял я дурака.

— Только Николеттой! — взвизгнула маменька.

— Понимаешь, — проникновенно произнес я, —когда ты зовешь меня милым, детским прозвищем Вава, в моей душе мигомпросыпается ребенок, и язык сам собой произносит: «Мама».

Николетта вздернула подбородок:

— Хорошо, ступай к гостям.

Естественно, мое место за столом оказалось между Люси иКокой. Предполагаемая жена на этот раз красовалась в ярко-зеленом платье,расшитом стразами.

— Вы изумительно выглядите, — шепнула она, —просто на двадцать лет моложе, теперь ходите только так!

Кока же придвинулась ко мне и ехидно спросила:

— Ты записался в хиппи? К такому наряду подошла быкосичка и бисерная ленточка, зря подстригся.

— Ну что вы, — улыбнулся я, — просто парудней назад я был в гостях у Ады и выглядел там даже не белой, а краснойвороной… Явился, как всегда, в костюме…

— И что? — хмыкнула Кока.

— А все в джинсах, — засмеялся я, — теперьстало немодно появляться в вечерней одежде, это моветон, но, естественно,только среди молодежи, люди пожилого возраста носят, конечно, смокинги и всетакое. Вот я и решил послушаться Аду.

Ада, или Аделаида Николаевна, давняя соперница Коки, привстрече они целуются и болтают, но ненавидят друг друга до зубовного скрежета.

— Откуда Ада это взяла? — недовольно протянулаКока, поправляя бархатный пиджак.

— Не знаю, но только она говорит, что теперь возрастопределяют по одежде. В джинсах и пуловере — молодой, в бархате — пожилой.Кстати, сама Ада была в розовых джинсах с голубой вышивкой.

— С ума сошла, — настороженно протянулаКока, — ей, между прочим, за шестьдесят…

— Не знаю, — ухмылялся я, — в американскихджинсах она выглядит прелестно, больше тридцати не дать.

Кока примолкла и стала осторожно отделять цветную капусту отсоуса. Могла бы и не стараться избавиться от калорийной подливки, нескольколишних килограммов ей совсем не повредят, честно говоря, Кока сильно смахиваетна Кощея Бессмертного.

— Вава, — крикнула Николетта, — ты будешьиграть в бридж?

— Нет, мамочка, — как можно громче ответиля, — мы с Люси идем в Большой.

Николетта побагровела, но ничего не сказала. Неизменныйгость всех вечеров и обедов Лев Яковлевич весело глянул на меня, но тожепромолчал. Остальные не обратили на мои слова никакого внимания, в концеконцов, всем известно, что я являюсь единственным сыном хозяйки дома. Когдаподали кофе, Кока предприняла еще одну попытку наехать на меня. Гости уже ктому времени вышли из-за стола и рассредоточились по гостиной.

Кока поманила меня пальцем:

— Вава, поди сюда.

Я почтительно приблизился.

— Садись, Вава.

Я присел на стул.

Кока ткнула пальцем в Люси и нагло спросила:

— Ну, и сия дама тебе нравится? Не знаю, что нашлаНиколетта в этой особе, она явно не нашего круга. Хотя скажу сразу в качестветвой жены, Вава, я готова принимать ее у себя, но только в этом случае.

Я взял ее тощую, морщинистую лапку и произнес:

— Дорогая тетя Кока, вы всегда были для меня второйматерью.

У нее отвисла челюсть так, что стали видны безупречносделанные коронки.

— Как ты меня назвал?

— Ах, простите, — пробормотал я, ласковозаглядывая ей в глаза, — извините, ради бога, но, когда вы называете меняВава, в душе мигом оживают воспоминания о счастливых днях детства. Вижу вас,молодую и красивую, лет сорока, не больше… Вы, держите меня на коленях иговорите: «Вава, дорогой…» Это мои лучшие воспоминания, боже, как хорошо бытьребенком! Одним словом, когда я слышу детское прозвище Вава, изо рта помимоволи вылетает: «тетя Кока». Простите великодушно меня, дурака!

Кока побагровела. Лев Яковлевич, стоящий возле нас с фужеромконьяка, прикусил нижнюю губу. Но тут, на счастье, подскочила Николетта иначала:

— Ва…

Я улыбнулся ей.

— Слушаю тебя.

— …нечка, — неожиданно закончила матушка, —сделай милость, открой форточку.

— С удовольствием, Николетта, — ответил я ей ипошел к окну.

Резкий, холодный ветер ворвался в комнату, Лев Яковлевиччихнул.