участок дороги. На скорую руку работа никогда не делалась, справедливости ради добавлю, а все неспешно да прилежно.

Катился я по той дороге и думал себе: вот на что ты кладешь свои дни, и ничего в том стыдного. Что-то добавляешь к каждой поездке теми трассами и шоссейками. Колеса и ноги, а то и, бывает, копыто или лапа – всем им можно странствовать, размышляя о том, куда направляются они, и нисколечко не замечать гладкости дороги, которую они выбрали. Разговоров не оберешься, только когда неполадка случается.

Наверное, жизнь человека продолжается в людских умах: вот тот незримый след, который оставляешь. Многим я буду памятен целительством, а то и вообще об этом человек не задумается, как только шагнет за порог. Что б там ни было у меня в руках, оно несло кой-какое облегчение людям. И прочим созданьям. Помню, лечил как-то раз лошадь, в скверном она была состоянии – ужасные ветры в брюхе. Леди Барроу. Прекрасная зверюга, мускулистая, в хороший день выше своего роста прыгала. Вышел я тогда из ее стойла, а она лежит мирно, и я подумал: это животное имеет столько же понятия о том, что сейчас случилось, сколько и я. Странное дело, я тогда лучше почувствовал, каково это – быть животным. Как ласточка пролетает половину света белого и обратно в то же самое гнездо под тем же самым карнизом. Так, будто есть в нас инстинкт дома, а натура наша – дом всякой твари. Моим инстинктом дома было целительство.

Я получил от отца нечто редкое. Вопреки себе самому в конце концов исполнил свое обязательство – передал дар. Но вот поди ж ты, а теперь и не могу сказать, есть ли он у Фрэнка и кем Фрэнк постепенно станет. Он весь в узлы вяжется. Может, та история с Летти и с тем, что тогда случилось, подложила ему свинью. И это не считая Берни и его двух пенсов во всем этом.

В мыслях о том, что я по себе оставил и чем буду памятен, трачу время впустую. Не буду я памятен никак – ну или почти никак. Не на первом ли ряду мне досталось место в последней-распоследней главе… как она там называется, та, которая после конца? Эпилог. Вот он, эпилог в развитии. Кто ж откажется? Мне везло, пока жив был, – и покойник я везучий: ускользнул из деревянного ящика в само дерево.

Эта маленькое деревянное узилище даровало мне освобождение, какого я сроду не переживал. Если удастся сбежать из него, придется решать, куда податься и что делать дальше. Похоже, теперь все в руках у Фрэнка. Одно скажу: к чему б ни вела вылазка эта, второе пришествие, я готов двигаться этой тропой.

Если б открыла ты сердце свое

И впустила бы свет моей любви…

“Бодега Чудси”

Скок заставляет нас искать выкрашенный в синий с белым дом, в саду перед ним целый выводок гномов, а также грот. Как только я замечаю кивающую нам Деву Марию, Скок резко сворачивает влево. Выкатываемся на дорогу, которая постепенно превращается в узкую аллею с высокими обочинами и густой травой, ширины в ней – на одну машину. Дальше едем мимо купы деревьев, за ними мелькает синева моря. Чумовая дорожка, ни за что б по такой не поехал. Выкатываемся на площадку, где уже стоит парочка машин, и Скок объявляет, что мы на месте. Для мощной толпы, которую он обещал, тут как-то тихо.

Прямиком на пляж дорожки никакой нету, поскольку там, где мы встали, склон довольно резко обрывается вниз, но Скок замечает тропу, которая ведет назад в деревья. В ту сторону указывает и деревянный знак, на нем надпись краской “Бодега Чудси”. Проходим мимо груды черных мешков для мусора и ящиков с пустыми бутылками. За деревьями оказываемся прямиком на каменистом пляже. Для начала – ни звукоусилителей тут, ни огней, ни полуголых танцующих. С ходу кажется, будто оказался в тайной нахаловке. Длинный деревянный сарай с косой крышей из гофры, стены наклонные, вокруг всякая недостроенная хрень, здоровенный островерхий шатер типа как на Диком Западе, бельевая веревка с полотенцами на ней. Не разберешь, что к чему крепится. Дальше виднеется грузовой контейнер, какие-то палатки и бытовка. Откуда-то несет дымом барбекю.

– Прямо-таки пляж Бондай[96], блин, – Скок мне.

Он, конечно же, пытается делать вид, будто все так и задумано, да только ясно, что нет. И я все еще дохера злюсь на него из-за денег.

– Да уж конечно. Скорей Бейрут.

Никакой тусовки не видать – одни объедки от какой-то вечерины. Может, что-то тут и происходило, да уж закончилось. Скок двигает к двери сарая, зовет хозяев. Голос изнутри что-то ему отвечает. Внутри сарай просторней, чем могло б показаться, и устроен как бар: куча всякого из плавника свисает с потолка, коряги, всякие плакаты, дорожные знаки. Экипирован он неплохо, есть даже бильярдный стол в дальнем углу, и какой-то крендель там как раз укладывает шары.

Парняга за стойкой расплетает какую-то сеть, представляется нам.

– Как дела, ребята? Чудиссеем меня звать, Чудси.

Мы киваем, тоже называемся в ответ. С виду Чудси этот настоящий хиппан: длинная борода, седые волосы стянуты назад, и, может, еще байкерский дух такой – из-за джинсовой безрукавки и кучи татух.

– Нашли сюда дорогу. Это самое трудное.

– До тебя никого с именем Чудиссей не встречал, – Скок ему.

– Ну когда-то меня звали Эггменом[97]. Поди знай, что к тебе присохнет на всю жизнь, верно? Может, женщина, а может, и имя.

– Точняк. Короче, мы тут познакомились кое с какими женщинами в Балликалле, – Скок ему. – Они сказали, тут сегодня вечеринка намечается?

Женщины? До меня доходит, что Скок имеет в виду миссис Э-Би и Розу.

– Промашка вышла, – Чудси ему. – То было в пятницу. Толпа из Утрехта. И потом еще один мужик приезжает прямо с парома, устраивает нереальный фейерверк по всему берегу. Пикассо небесный.

Предполагалось, что вечеринка будет на все выходные, но кого-то сгребли по дороге сюда с кучей колес, и местный стражник предупредил Чудси. Почти вся толпа двинула на рейв, который бразильцы устроили под Ардмором[98]. И опять мы упустили пароход. Приперлись в такую даль, а тут уже все кончилось. Вечно со Скоком все наперекосяк.

Дружок наш Чудси говорит, дескать, оставайтесь с палаткой, если хотите, только прибраться надо бы на пляже и в прилегающей роще. Предлагает нам пару стаканов домашнего сидра, и мы выходим на улицу. От столов открывается вид на