Когда мать положила ее к врачу на кушетку, Агнес увидела собственную кровь на материнской рубашке. Не просто сгусток или мазок. Нет, кровь выглядела так, словно отпечаталось само ее лицо – маленький глаз, гладкая щека, разинутый рот. И теперь иногда, шагая по лесу, она замечала где-нибудь яркое пятно – лишайник на столе дерева или валун, ухмыляющийся среди зеленой травы, – и вспоминала эту половину лица, ее лица. Это был слепок, посмертная маска смерти, которую она обвела вокруг пальца. Ту же маску она видела в разных местах, на разных вещах. В пятнах других цветов. В зеленой крови деревьев. В голубой крови воды. В лепестках белых цветов на ветру. Во всем, благодаря чему все это было живым, что составляло сердцевину его непостижимости.

Когда она снова увидела мать, был уже следующий день, отметина исчезла. Новая рубашка. Чистая, персиковая. Агнес помнила, как разозлилась, что мать избавилась от следов такого момента.

Но эти броски к врачу случались и до того. И после.

– У нее развивается привыкание, – вспомнила Агнес слова врача о лекарстве.

– Что-нибудь можно сделать? – спросила ее мать.

– Ничего. Все дело в том, где мы находимся. Разве что вы найдете для нее другой воздух. – Врач осеклась. И горько усмехнулась, потому что сама мысль об этом была нелепа. Надо же, дышать другим воздухом.

Агнес выпрямилась, глубоко и осторожно вдохнула другой воздух и заметила, что на нее смотрит Долорес. Девочка выглядывала из-за кособокой лачуги, на углу которой, обитом фанерой от какого-то ящика, виднелись буквы «Корол».

Долорес слабо покашляла в ладошку, подражая приступу Агнес. Кажется, пыталась выразить сочувствие. Или это был ее тайный способ узнавать своих. Да, вид у нее определенно болезненный. Как будто она поправилась совсем недавно. Долорес была чахлой, с тусклыми волосами и желтоватой кожей. И темными кругами под глазами. Держалась так скованно и опасливо, словно боялась неосторожным движением вызвать мучительный спазм. Все это откуда-то помнило тело самой Агнес.

– Эй! – позвала Агнес. Глаза Долорес округлились и блеснули, словно она растерялась оттого, что ее заметили. – Ты как?

Громко и смущенно сглотнув, Долорес все же вышла из-под прикрытия и нерешительно направилась к Агнес.

– Почему в группе нет других таких же детей, как ты и твой брат? – спросила Агнес.

Долорес снова вытаращила глаза, услышав обращенный к ней вопрос. И пожала не только плечами, но и как будто всем телом, убеждая Агнес поверить ей. Она не знала.

Девочка села, достала резиновый мячик и покатила его по песку к ногам Агнес. И жестом показала, чтобы Агнес покатила мячик обратно. Агнес встала на колени.

– Был один, – сказала Долорес.

– А-а, – отозвалась Агнес.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю, – сказала Агнес.

– Правда?

– Правда. Может, даже тридцать. Но, скорее всего, я намного младше. А тебе сколько?

– Больше трех.

– Здорово.

– А цветы здесь есть?

– Здесь полно цветов, но только в определенные времена года.

– А какое сейчас время?

– Осень.

– Сейчас цветы есть?

– Вообще-то нет.

Глаза Долорес стали огромными, маленький рот задумчиво сжался. Ей повезло попасть сюда. Попасть сюда и выздороветь. Агнес считала, что где-то в глубине души Долорес понимает это. На миг пространство перед ее мысленным взором занял образ маленькой больной Долорес, неудержимо плюющейся кровью, как когда-то плевалась сама Агнес. Зрелище было жуткое и отчаянное, и она поспешила вытеснить его из головы. Помнить себя такой – еще ничего, но подвергать этому кого-то другого слишком жестоко, пусть даже в воображении.

Когда они только прибыли в штат Дебри, Агнес была одной из пяти детей. Сестра и Брат выжили, а Эли быстро умерла. Может, просто была уже слишком больна, чтобы выдержать трудности новой жизни. Здесь подстерегали и другие опасности. Взрослые должны были понять это.

Ей вспомнилось, как уехала Флор, когда ее мать, Мария, решила, что ошиблась с приездом сюда. Мать Флор перепугалась после первой же смерти и после того, как медведь разорил их лагерь. Никто не пострадал, но медведь все не уходил, валялся на их постелях, гадил на них, пытался сожрать все их припасы. Они обходились без еды два дня, пока выслеживали его и ждали возможности убить. Пока они придумали, как все это сделать, прошло несколько голодных дней. На следующем Посту Мария направилась прямиком к Смотрителю за стойкой и объявила:

– Я сдаюсь.

– Сдаетесь? То есть как сдаетесь?

– Даже не знаю. Отказываюсь от своего гражданства в Дебрях.

– Леди, что за хрень вы несете?

– Я хочу домой.

– А, тогда ладно. Поезжайте домой.

Она недоуменно уставилась на него:

– Но как?

Он вытащил лист бумаги.

– Расписание автобусов. Когда выберете время отъезда, мы можем вызвать вам такси.

Может, они месяц прожили там в ожидании.

Следующей весной Дебра на очередном Посту получила письмо от Марии. Малышка Флор умерла.

– Ну, умереть она могла и здесь. – Дебра через силу пожала плечами. Не было никаких гарантий.

Агнес улыбнулась, Долорес серьезно посмотрела ей в лицо, потом ответила неуверенной улыбкой. На момент прибытия сюда Агнес была старше, чем Долорес сейчас, и представить не могла, каково это – оказаться здесь в возрасте трех лет. Ей захотелось сказать что-нибудь, чтобы вся нерешительность исчезла с лица Долорес.

– Долорес! – рявкнула Линда, и девочка бросилась к матери. Линда уставилась на Агнес с любопытством и недоверием, а ее дочь тем временем нырнула к ней под руку, в самое надежное место, как птенец под крыло. Личико Долорес стало безмятежным. Агнес ощутила щемящую пустоту. Она помнила, каково быть такой маленькой, оказываться в безопасности с такой легкостью. Агнес радовалась, что уже взрослая. Но скучала по чувству защищенности вроде этого. Оно исчезло из ее жизни навсегда.

Теперь, когда вокруг было столько новых лиц, чтобы их разглядывать, она вдруг осознала, что не представляла себе лицо матери с тех пор, как они вошли в темный лес. А до того каждый день она просыпалась посреди сна, в котором видела материнское лицо. Не саму мать. Только ее лицо, нависающее надо всем, что она видела или слышала во сне. В том сне, где стая койотов напала на их лагерь, лицо ее матери было луной, освещающей бойню. Во сне, когда она нашла спрятанную под подушкой связку дикого лука, стоило ей только отряхнуть землю с маленькой белой луковицы, как на ее перламутровой кожице проступило лицо матери. Материнское лицо было у совы, которую Агнес вспугнула, когда ушла вместе с Вэл ловить лягушек. Нет, это было уже взаправду, а не во сне. Они ловили лягушек и собирали улиток на ужин. А ее мать раздраженно смотрела на них сверху. Агнес могла поклясться, что видела страшное лицо матери. Ее сердитой матери, до сих пор сердитой на нее.