Селеста взяла флакончик, как птенца, лаская его в ладонях и демонстрируя остальным.

– Называется «Неоновая жизнь-мечта», – шепотом объяснила она, и Патти застонала.

– В нем блестки. Но их видно только на ногтях.

– Накрась мне, – попросила Патти. Селеста отвинтила колпачок, все приблизили носы к отверстию и сделали вдох.

Патти закашлялась.

– Обожаю.

Рот Агнес наполнился слюной. Ей захотелось выпить эту переливчатую розовость. Ощутить, как она окрашивает горло.

Селеста подставила ладонь, Патти положила на нее свою.

По каждому ногтю Селеста медленно проводила кисточкой один, два, три раза – аккуратно, бережно. Патти передернулась. Она крепко жмурилась, предвкушая сюрприз.

– Ни до чего не дотрагивайся, – наконец сказала Селеста. Патти открыла глаза.

Девочки склонились над ее рукой. Патти пошевелила пальцами. Агнес не могла припомнить, когда видела настолько насыщенный оттенок. У цветов – да. Но живые цветы покрыты пылью или выглядят тусклыми при ярком свете солнца. Разве что, размышляла она, как-то раз после весеннего дождя, когда солнце выглянуло из-за туч, попавшиеся им фиалки стали блестящими, сочно-фиолетовыми и потрясли ее воображение так же, как ногти Патти. Порой закат бывал неистово красочным. Поражал и цвет только что пролитой крови. Или когда они разделывали мясо, извлекали желудок целиком, и рисунок красных и синих прожилок казался анатомической схемой из старых бабиных учебников. Тот синий цвет был ярким и чистым. Но этот, розовый, – от него становилось больно глазам. Он вызывал у Агнес желание ни с кем не делиться. Ей вспомнился журнал матери и яркие цвета, которые она использовала в отделке интерьера. Но несмотря на то что журнальная бумага была глянцевой, картинки в нем оставались далекими, отстраненными. Изображениями места, которое она никогда не увидит в реальной жизни. Недосягаемого. Агнес протянула руку.

– Не тронь! Не высох! – взвизгнула Селеста.

Агнес отдернула руку. Кровь прилила к ее щекам, она прикрыла их ладонями. Зная, что розовый цвет на ее щеках далеко не так красив, как розовый на пальцах Патти.

Патти подула на ногти, как на свечи в день рождения.

– Накрась мне, – сказала Агнес.

– Не уверена, что лак будет держаться на твоих ногтях. – Селеста многозначительно посмотрела на них. – Они такие грязные.

Агнес поплевала на руку и вытерла ногти.

Селеста изобразила приступ рвоты.

– Какая ты позорная, – сказала она и подставила ладонь.

Агнес положила на нее свою.

– Накрашу только один ноготь. На пробу. Не хочу попусту тратить хороший лак, если он не будет держаться.

– Ну пожалуйста, – заныла Агнес.

– Так красить или нет?

– Красить.

– Ну и который?

Агнес посмотрела на свои исцарапанные кисти, неровно обломанные ногти, грязь под ними. И пошевелила мизинцем левой руки.

– Вот этот.

«Это должен быть палец, которым она пользуется реже всех. Тогда лак продержится дольше, – рассудила она. – Не облупится. Может, вообще никогда». Она сунула мизинец в рот, попыталась вычистить ноготь языком. Потом вытерла об одежду.

И закрыла глаза.

Кисточка была мягкой. Щекочущей. А лак – движущимся холодком. Будто она окунула мизинец в ледяную кашицу зимней реки. По шее пробежали мурашки. А потом весь ноготь закрылся, запечатался, перестал дышать. Ей стало душно. Чуть не вскрикнув, она вскочила, чтобы убежать. Это было невыносимо.

– Ладно, – сказала Селеста. – Сделай вот так.

Агнес открыла глаза, увидела, как Селеста дует на свои руки, и опустила взгляд.

Розовый цвет бликовал, а она и не подозревала, что в темном лесу есть свет. Казалось, блик движется по ногтю, вбирая в себя все больше и больше света. Стали видны мелкие блестки. Не слишком много. В самый раз. Живые и безупречные.

Селеста завинтила крышку флакончика.

– А свои красить не будешь?

– Подожду особого случая.

– Какой здесь может быть особый случай? – спросила Патти.

– Наверняка какой-нибудь да будет, – ответила Селеста. – Люди что, не женятся? Или не устраивают вечеринки? Моя мама обожает устраивать вечеринки.

– Почему ты здесь? – спросила Агнес.

– А ты почему? – парировала Селеста и прищурила глаза, которые снова стали подозрительными.

– Я болела.

– Это я уже слышала.

Словно наяву, Агнес снова увидела пятна крови на наволочках, брызги, которые так и не отстирывались как следует.

– Нет, я правда помню. Болела. Я болела.

– И твоя мама привезла тебя сюда, чтобы спасти?

У Агнес перехватило дыхание. Раньше она об этом не думала. Ее лицо вспыхнуло, но она не могла понять почему.

– Наверное, – сказала она. Но такой поворот ей не нравился. – И Глен, – добавила она.

– Кто такой Глен?

– Мой папа.

– Почему же ты зовешь его Гленом?

– Он мне не настоящий папа.

– Да уж, с виду вы нисколько не похожи, – кивнула Патти.

– И ведете себя по-разному, – сказала Селеста.

– Он отличный лидер, – сказала Агнес и выпятила грудь при мысли, что такой человек приходится ей отцом.

Близнецы взорвались хохотом.

– Помрешь с тобой со смеху, – сказала Селеста.

– Это он привез нас сюда, – растерянно произнесла Агнес.

– Ты же вроде бы говорила, что твоя мама привезла.

– Оба они.

– Наверняка все было не так просто. – Селеста нахмурилась. – Моя мама никогда не делает то, что ее не устраивает.

– Ну, не знаю. Мне казалось, мама была здесь несчастна. Потому и уехала.

– А я думала, потому что ее мама умерла.

Агнес заморгала.

– Да, точно.

Селеста всмотрелась в нее.

– Тебе, должно быть, лет десять или около того, да?

– Я намного старше, – возразила Агнес.

– Может, одиннадцать.

– Не знаю, сколько мне, – сказала Агнес.

– Ничего. – Селеста закинула руку на плечи Агнес. – Решено: тебе одиннадцать.

Агнес не знала, нравится ли ей Селеста. Но ей нравилась тяжесть мягкой мясистой руки Селесты на плечах.

Селеста отдала лак Патти, та уложила его в выемку, как убаюканного младенца, осторожно прикрыла мхом, слегка прижала мох к месту, потом похлопала блестящими от влаги ладонями по лицу.