— Чай…

Он указал на себя и усадил ее на стул.

— Ладно, — сказала она. — Мне действительно лучше. Простоудивительно. Это просто… просто… — Она закрыла лицо руками.

Он налил горячего чая и поставил чашки на стол. Некотороевремя они пили чай в молчание. Она держала чашку двумя руками, словно маленькийребенок. Наконец она поставила чашку на стол и спросила:

— Сколько людей в городе больны, Ник?

«Точно не знаю, — написал Ник. — Но дела чертовски плохи».

— Ты видел доктора?

Последний раз — утром.

— Эм может заразиться, если не будет осторожен, — сказалаона. — Но ведь он будет осторожен, правда, Ник?

Ник кивнул и попытался улыбнуться.

— А что с арестованными? Патруль их забрал?

«Нет, — написал Ник. — Хоган очень болен. Я делаю, что могу.Другие хотят, чтобы я их отпустил, пока Хоган не заразит их».

— Но ты же не станешь их выпускать?

«Нет, — написал Ник, а мгновение спустя добавил: — Вам надоснова лечь в постель. Вам нужен отдых».

Она улыбнулась ему. Ник заметил у нее на шее темныеприпухлости и усомнился в том, что кризис для нее уже миновал.

— Да. Я, наверное, просплю двенадцать часов подряд. Страннокак-то: я сплю, а Джон мертв… Знаешь, в это очень трудно поверить. — Он сжал ееруку. Она болезненно улыбнулась. — Со временем, может быть, появится кто-тодругой, ради кого стоит жить. Ты отнес арестованным ужин, Ник?

Ник покачал головой.

— Обязательно надо это сделать. Почему бы тебе не взятьмашину Джона?

«Я не умею водить, — написал Ник. — Спасибо. Я пройдусь достоянки грузовиков. Это недалеко. Зайду к вам утром».

— Да, — сказала она. — Прекрасно.

Он поднялся и сурово указал на чашку с чаем.

— До капли, — пообещала она.

От нее он отправился прямо на стоянку грузовиков. На окневисела табличка ЗАКРЫТО. Никто не откликнулся на стук. Он подумал, что в такихобстоятельствах у него есть право войти в помещение силой — в копилке шерифахватит денег, чтобы оплатить ущерб.

Он разбил дверное стекло над замком и отпер входную дверь.Помещение казалось призрачным даже со включенным светом: музыкальный автоматбыл темен и мертв, никого не было перед столом с видеоиграми, гриль был закрыт.

Ник зажарил несколько гамбургеров на газовой плите и положилих в мешок. К этому он добавил бутылку молока и половину яблочного пирога.Потом он пошел обратно в тюрьму, оставив на прилавке записку о том, кто вторгсяв помещение и с какой целью это было сделано.

Винс Хоган был мертв. Он лежал на полу своей камеры вокружении тающего льда и сырых полотенец. Перед смертью он расцарапал себе шею,словно сопротивляясь какому-то невидимому душителю. Кончики пальцев его былиокровавлены. Над ним кружились мухи.

— Ну, а теперь ты нас выпустишь? — спросил Майк Чайлдрес. —Он умер. Ну что, чушка херова, ты доволен? Насладился местью? Теперь и онзаболел. — Он указал на Билли Уорнера.

Билли был в ужасе. На шее и на щеках у него выступиличахоточные красные пятна. Рукав его рубашки, которым он постоянно утирал нос,был весь в соплях.

— Это неправда! — истерично закричал он. — Неправда,неправда, гнусная ложь! Это не… — Неожиданно он начал чихать, согнувшисьпополам и исторгая из себя слюну и слизь.

— Видишь? — спросил Майк. — Ну что? Доволен, хероваполоумная чушка? Выпусти меня! Можешь оставить его, если тебе так хочется, новыпусти меня. Это же убийство, настоящее хладнокровное убийство — вот что этотакое!

Ник подождал, пока он не устанет, а потом пропихнул еду вщели под дверями камер с помощью щетки. Билли Уорнер кинул на него тупой взгляди начал есть.

Майк разбил свой стакан молока о решетку. Два своихгамбургера он расплющил о покрытую надписями с рисунками заднюю стену камеры.Один из них прилип к стене в окружении брызг горчицы, кетчупа и приправы,гротескно напоминая картину Джексона Поллока. Он растоптал свой кусок яблочногопирога. Во все стороны полетели кусочки яблока. Пластиковая тарелочка треснула.

— У меня голодовка! — завопил он. — Я отказываюсь от еды!Скорее ты съешь мой член, чем я съем что-нибудь из твоих подачек, понял,глухонемая жопа? Ты у меня…

Ник отвернулся, и немедленно воцарилась тишина. Он вернулсяв кабинет, чувствуя себя испуганным и не зная, что делать. Если бы он умелводить, он бы их сам отвез в Кэмден. Но водить он не умеет. А надо ведь ещеподумать и о Винсе. Нельзя же оставить его лежать на полу на поживу мухам.

В кабинете было еще две двери. За одной оказался встроенныйшкаф для одежды, а за другой — ведущая вниз лестница. Внизу оказалась что-тосреднее между подвалом и складом. Там было прохладно. Этого достаточно — покрайней мере, на какое-то время.

Он попытался поднять тело. Исходивший от трупа тошнотворныйзапах чуть не вывернул его желудок наизнанку. Винс оказался для него слишкомтяжел. Тогда он взял его под руки и вытащил из камеры. Голова Винсазапрокинулась и словно бы просила Ника о том, чтобы он был поосторожнее.

На то, чтобы оттащить тяжелое тело Винса в подвал,потребовалось десять минут. Ник уложил его на бетонный пол и накрыл взятым изкамеры армейским одеялом.

Потом он попытался уснуть, но удалось ему это лишь под утро,когда двадцать третье июня уже сменилось двадцать четвертым. Сны его были оченьявственными и иногда пугали его. Все чаще и чаще последнее время содержание ихоказывалось зловещим и имевшим какой-то тайный, скрытый смысл. Во сне у неговозникало ощущение, что нормальный мир потихоньку превращается в то место, гдегрудных детей приносят в жертву за закрытыми ставнями, и огромные черныемеханизмы с грохотом работают в запертых подвальных помещениях.

И, разумеется, был еще и личный страх — страх того, чтооднажды и сам он проснется больным.

Спал он мало. Последний приснившийся ему сон он уже виделнедавно: поле кукурузы, теплый запах растений, ощущение того, что что-то — иликто-то — очень доброе и надежное уже близко. Ощущение дома. И это ощущениеуступает место ледяному ужасу, когда он понимает, что кто-то следит за ним изкукурузных зарослей. Он проснулся в поту. Он поставил кофе и пошел проверитьдвух своих подопечных.

Майк Чайлдрес был в слезах. За спиной у него гамбургерпо-прежнему висел, прилипнув к стене.