Поперек кровати раскинулась Эсфирь руки отброшены за голову,ротик приоткрыт, достопамятное алое платье безнадежно измято. Очевидно,отправилась сюда прямо с приема, после того как Эраст Петрович, извинившись,отбыл к месту трагедии.

Фандорин попятился, рассчитывая ретироваться в кабинет, гдеможно было отлично устроиться в просторном кресле, но задел плечом о двернойкосяк. Эсфирь немедленно открыла глаза, села на кровати и чистым, звонкимголосом, будто вовсе и не спала, воскликнула:

– Явился наконец! Ну что, оплакал своего жандарма?

После тяжелой и бесплодной ночи нервы статского советникабыли взвинчены, и потому он ответил в несвойственной ему резкой манере:

– Ради того, чтобы убить одного жандармскогополковника, вместо которого завтра же пришлют д-другого, революционные героизаодно раздробили голову ни в чем не повинной женщине и оторвали ногиподростку. Мерзость и злодейство, вот что такое т-твоя революция.

– Ах, революция – мерзость? – Эсфирь вскочила ивоинственно уперла руки в бока. – А твоя империя не мерзость? Террористыпроливают чужую кровь, но и своей не жалеют. Они приносят свою жизнь в жертву,и потому вправе требовать жертв от других. Они убивают немногих радиблагоденствия миллионов! Те же, кому служишь ты, эти жабы с холодной, мертвойкровью, душат и топчут миллионы людей ради благоденствия кучки паразитов!

– „Душат, топчут“ – что за д-дешевая риторика. Фандоринустало потер переносицу, уже пожалев о своей вспышке.

– Риторика? Риторика?! – Эсфирь задохнулась отвозмущения. – Да… Да вот. – Она схватила газету, валявшуюся накровати. – Вот, „Московские ведомости“. Читала, пока тебя ждала. В одном итом же номере, на соседних страницах. Сначала тошнотворное рабское сю-сю: „Московскаягородская Дума постановила поднести памятный кубок от счастливых горожанфлигель-адъютанту князю Белосельскому-Белозерскому, доставившемуВсемилостивейшее послание Помазанника Божия к москвичам по поводувсеподданнейшего адреса, который был поднесен Его Императорскому Величеству вознаменование грядущего десятилетия нынешнего благословенного царствования…“.Тьфу, с души воротит. А рядом, пожалуйста: „Наконец-то министерство просвещенияпризвало неукоснительно соблюдать правило о недопущении в университеты лициудейского вероисповедания, которые не имеют вида на жительство вне чертыоседлости, и во всяком случае не выше установленной процентной нормы. Евреи вРоссии – самое удручающее наследие, оставленное нам не существующим нынеЦарством Польским. В империи евреев четыре миллиона, всего-то четыре процентанаселения, а миазмы, исходящие от этой язвы, отравляют своим смрадом…“. Дальшечитать? Нравится? Или вот: „Принятые меры по преодолению голода в четырехуездах Саратовской губернии пока не приносят желаемого результата. Ожидается,что в весенние месяцы бедствие распространится и на сопредельные губернии.Высокопреосвященный Алоизий, архиепископ Саратовский и Самарский, повелелотслужить в церквах молебны о преодолении напасти.“ Молебны! И блины у вас вгорле не застрянут!

Эраст Петрович, слушавший с болезненной гримасой, хотел былонапомнить обличительнице, что и сама она вчера не пренебрегла долгоруковскимиблинами, но не стал, потому что это было мелко и еще потому что в главном онабыла права.

А Эсфирь не унималась, читала дальше:

– Ты слушай, слушай: „Патриоты России глубоко возмущеныолатышиванием народных училищ в Лифляндской губернии. Теперь детей тамзаставляют учить туземное наречие, для чего сокращено количество уроков,отведенных на изучение Закона Божия, якобы необязательного для неправославных“.Или из Варшавы, с процесса корнета Барташова: „Суд отказался заслушатьпоказания свидетельницы Пшемысльской, поскольку она не соглашалась говорить нарусском языке, ссылаясь на недостаточное знание оного“. Это в польском-то суде!

Последняя цитата напомнила Фандорину об обрубленной ниточке– убитом Арсении Зимине, чей отец как раз и защищал в Варшаве злосчастногокорнета. От досадного воспоминания Эрасту Петровичу сделалось совсем тошно.

– Да, мерзавцев и дураков в государстве много, –нехотя сказал он.

– Все или почти все. А все или почти все революционеры– люди благородные и героические, – отрезала Эсфирь и саркастическиспросила. – Тебя это обстоятельство ни на какую мысль не наводит?

Статский советник грустно ответил:

– Вечная беда России. Всё в ней перепутано. Доброзащищают дураки и мерзавцы, злу служат мученики и г-герои.

Такой уж, видно, выдался день: в Жандармском управлении тожеговорили о России.

Пожарский занял осиротевший кабинет покойного СтаниславаФилипповича, куда естественным образом переместился и штаб расследования. Вприемной у беспрестанно звонившего телефонного – аппарата стоял поручикСмольянинов, бледнее обычного и с рукой на эффектной черной перевязи. Онулыбнулся Фандорину поверх переговорного рожка и показал на начальственнуюдверь: мол, милости прошу.

В кабинете у князя сидел посетитель, Сергей ВитальевичЗубцов, что-то очень уж раскрасневшийся и возбужденный.

– А-а, Эраст Петрович, – поднялся навстречуПожарский. – Вижу по синим кругам под глазами, что не ложились. Вот, сижу,бездельничаю. Полиция и жандармерия рыщут по улицам, филеры шныряют пооколореволюционным закоулкам и помойкам, а я засел тут этаким паучищем и жду,не задергается ли где пауганка. Давайте ждать вместе. Сергей Витальевич вотзаглянул. Прелюбопытные взгляды излагает на рабочее движение. Продолжайте,голубчик. Господину Фандорину тоже будет интересно.

Худое, красивое лицо титулярного советника Зубцова пошлорозовыми пятнами – то ли от удовольствия, то ли еще от какого-то чувства.

– Я говорю, Эраст Петрович, что революционное движениев России гораздо проще победить не полицейскими, а реформаторскими методами.Полицейскими, вероятно, и вовсе невозможно, потому что насилие порождаетответное насилие, еще более непримиримое, и так с нарастанием вплоть дообщественного взрыва. Тут надобно обратить главное внимание на мастеровоесословие. Без поддержки рабочих революционерам рассчитывать не на что, нашекрестьянство слишком пассивно и разобщено.

Тихо вошел Смольянинов. Сел у секретарского стола, неловкопридавил перевязанной рукой лист и принялся что-то записывать, по-гимназистскисклонив голову на бок.

– Как же лишить революционеров рабочейп-поддержки? – спросил статский советник, пытаясь понять, что означаютрозовые пятна.