Результатом выношенного Берией нового плана было то, чтооднажды, вернувшись после завтрака во флигель, Чонкин застал у себя в комнатебелую женщину, которая перестилала ему постель. Она была миловидна ирасполагала к общению. Чонкин ни в коем случае не был расистом, но белаярусская женщина заинтересовала его больше, чем исполнявший до нее те жеобязанности черный Джон. Они познакомились: Катя – Ваня. После чего вступили вотношения, от которых он сошел с ума и два дня подряд готов был следовать заней хоть на край света, даже на родину, которая его, по ее словам, ждала сбольшим нетерпением. Катя и Ваня разработали тонкий план, согласно которому онночью должен был, обманув охрану, пролезть под забором за стоявшим в углутерритории мусорным контейнером. Там, за забором, Катя обещала его ожидать вмашине с погашенными огнями и с советским дипломатическим номером. Но вечеромнакануне у него в определенном месте возникли невыносимо сильные рези, врезультате которых он оказался не в советской машине с дипломатическим номером,а в американской с красным крестом. В госпитале ему диагностировали гнойнуюгонорею с полной закупоркой мочевого канала, что сильно охладило его чувства кКате и к родине.

Катя, провалив задание, в Москву вернуться не решилась истала очередной невозвращенкой, хотя в ее случае это определение нельзя назватьточным. Таким образом, Лаврентий Павлович остался без Кати и без Чонкина, нозато с триппером. И с ожиданием последствий, гораздо более плачевных, чем дажетриппер.

Потеряв надежду выполнить приказ своего вождя, ЛаврентийПавлович понял, что теперь ему не сносить головы. Неисполнения своего приказаСталин, злопамятный и кровожадный, никогда не простит. И он, Лаврентий ПавловичБерия, погибнет во цвете лет, если не придумает какого-нибудь неожиданного,парадоксального, может быть, даже гениального выхода из положения.

Он думал всю ночь. К утру придумал. И пришел в такоеэйфорическое состояние, что ему показалось – даже триппер его прошел.

7 декабря 1945 года Берия вызвал к себе домой народногоартиста СССР Георгия Михайловича Меловани, угостил его французским коньяком и,протирая пенсне, спросил:

– Скажи, Гога, что бы ты сказал, если бы узнал, что нашейстраной управляет лошадь?

Гога, услышав такое, растерялся и даже немного вспотел.Вопрос был неожиданный, но если бы его задавал какой-нибудь другой человек, ане тот, который его задавал, то можно было бы как-нибудь отшутиться иливспомнить какие-нибудь исторические примеры о коне, предположим, которыйзаседал когда-то в римском Сенате. Или литературные знания применить, на Свифтасослаться, а то и Ленина приплести, который обещал научить, ну не лошадь,конечно, но кухарку управлять государством. Но если кухарка может, то почему быи лошади не суметь? Все это промелькнуло в голове Меловани, и он рот открыл,чтобы ответить, но тут же закрыл его, понимая, что так будет лучше. Ведь вопросзадал такой человек, с кем, прежде чем шутить, цитировать или проводитьаналогии, стоит крепко подумать. Ты скажешь ему, что лошадь, да, можетуправлять государством, тогда он, естественно, поймет, что его, великого, поего мнению, государственного мужа, можно заменить простой лошадью из колхознойконюшни. Меловани не был слишком большим мудрецом, но знал, что когда такиелюди, как Лаврентий Павлович Берия, задают столь странные вопросы, то сответами лучше не спешить, потому что за неправильный ответ можно ответить головой.Поэтому он долго думал, потом стал смеяться, полагая, что надежнее всегопринять этот вопрос как шутку, но, засмеявшись, встретился с холодным инеулыбчивым взглядом, проникающим сквозь пенсне и пронзающим душу.

– Я думаю, – сказал он, – я думаю… я думаю… ЛаврентийПавлович! – закричал он в отчаянии. – Я не знаю, что думать! Скажите мне, что ядолжен думать, и я буду думать так, как вы скажете.

– Хорошо, – сказал Берия, – хорошо. Сталин велел тебяарестовать. – Он выдержал паузу и составил второе предложение: – И отправить вТуруханскую ссылку. Ты понимаешь, что это значит, арестовать и отправить вТуруханскую ссылку? Ты знаешь, где находится Туруханск, а?

Гога не знал точно, где находится Туруханск, но легкопредставил себе бескрайнюю заснеженную степь, длинную колонну голодных изамерзших заключенных и себя в конце колонны, бредущего в деревянных колодках,несчастного человека, городского, изнеженного, не привыкшего к таким лишениям,спотыкающегося и падающего от изнеможения. Представив все это, он сильнопобледнел и затрясся. Он отодвинул бокал и еле нашел в себе силы спросить:

– За что?

Берия надел пенсне на нос и подошел к зеркалу посмотреть,как оно на нем сидит.

– Если бы было за что, – сказал он, прижимая пенсне кпереносице указательным пальцем, – он бы тебя расстрелял. – И захохотал, какзакудахтал: – Кха-кха-кха-кха! Впрочем, – сказал, перестав смеяться, – Сталинможет тебя расстрелять и так.

– Но я ничего такого не сделал! – закричал народный артист.– Я ничего не сделал плохого. Я люблю товарища Сталина. Передайте ему, что яего очень люблю.

– Ну, я верю, верю, что ты его любишь, – сказал Берия. – Новажно, чтобы он тебе поверил. Завтра мы поедем к нему, и ты ему там покажешь,как его любишь. Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз? В прошлыйраз мы с тобой говорили, что ты мог бы подменять товарища Сталина, но ты такдолжен подменять его, так должен играть его роль в жизни, а не в кино, чтобыникто, даже из людей, близко знающих товарища Сталина, не заподозрил, что ты –это не он. Ты можешь такое сыграть?

– Я могу, – уверенно кивнул Меловани. – Я, ЛаврентийПавлович, артист. Я очень хороший артист. Но я все-таки не решаюсь взять насебя такую ответственность.

– Зато я решаюсь взять эту ответственность за тебя на себя.И ты можешь себе представить, что с тобой будет, если ты не оправдаешь моегодоверия. Но прежде у меня к тебе вопрос: эти усы у тебя настоящие?

– Никак нет, Лаврентий Павлович, это накладные усы. Я ихнаклеил, чтобы вам показать, как я приблизительно буду играть товарища Сталина.Но на улицу я никогда не выхожу в образе товарища Сталина. Чтобы никто неподумал, что я выдаю себя за товарища Сталина.

– Хорошо, – кивнул Берия лысой своей головой, – завтрапоедем к товарищу Сталину. Усы дай мне. Я их возьму с собой, ты их наклеишь,когда я скажу.