На следующий день «ЗИС» наркома ГБ опять оказался узнакомого зеленого забора. Теперь пассажиров было двое: сам нарком и народныйартист Меловани. Нарком был в длинном пальто с суконным верхом, каракулевымворотником и в каракулевой шапке-пирожке, под барсучьей шубой артиста былтемно-синий бостоновый костюм с галстуком в горошек. Оба гостя прошли обычнуюпроцедуру обыска и проверки, которая на этот раз оказалась довольноповерхностной: даже на накладные усы в портфеле Лаврентия Павловича охрана необратила внимания. Может быть, потому, что они не относились ни когнестрельному оружию, ни к колюще-режущим предметам.

Сталин был, к счастью, в добром настроении и встретил гостейрадушно, в прихожей. Был он в маршальском мундире с двумя золотыми звездами нагруди – Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда. Мундир,впрочем, был непарадный, то есть выглядел более или менее скромно.

Сталин и Берия, приветствуя друг друга, обнялись, после чегоБерия представил Меловани:

– Вот, дорогой Коба, привел народного артиста, который, какты знаешь, исполняет роли Сталина, то есть тебя играет во многих фильмах. Тебе,я помню, «Крушение Берлина» очень понравилось.

– Не очень, – возразил Коба, подавая руку Меловани. – Неочень, – повторил он, глядя артисту в глаза, от чего тот съежился. – Фильм неочень понравился… – он сделал паузу, – но понравился. И уточнил еще раз: –Понравился, но не очень. Значит, – обратился он уже прямо к Меловани, – выхотите вжиться в образ товарища Сталина и пожить примерно в тех же условиях,что товарищ Сталин?

– Я только хотел…

– Я понимаю, – перебил Сталин. – Вы хотел. Все хотел. Каждыйхотел. Я предлагал вам начать с Туруханской ссылки, но вам, как я слышал, моепредложение, как говорится, не улыбнулось.

Народный артист опять перепугался. Он подумал, что если онскажет, что предложение Сталина ему, да, понравилось, то Сталин действительнопошлет его в Туруханскую ссылку. А если он скажет, что не понравилось, тоСталин рассердится и тоже пошлет его в Туруханскую ссылку или еще дальше. Ещеон подумал, что вождей, при всей любви к ним, лучше видеть на портретах, а неживьем.

– Нет, почему, – начал он оправдываться. – Я хотел. Я хочувсе, что вы хотите хотеть…

– Ничего, не оправдывайтесь, – перебил его Сталин. – Какговорят русские люди, оправдываться будете в милиции. Шучу, шучу. А пока зайдемсюда.

Сталин нажал на кнопку в стене, и невидимая прежде дверьповернулась на три четверти, открыв за собой небольшую комнату размеромпримерно три метра на четыре. Железная кровать, не никелированная, а простая,крашенная зеленой масляной краской и похожая на тюремную. Стоит головой кстене. Соломенный матрац застелен серым суконным солдатским одеялом. Из подушкидаже торчит солома. Над головой скромное бра. У кровати простая сосноваятумбочка. На ней две книжки: «История ВКП(б)» и «Преступление и наказание». Настене, покрытой бесцветными обоями, несколько картинок, вырезанных из журнала«Огонек» и прибитых гвоздями.

Сталин сказал:

– Вот так живет товарищ Сталин. Вы хотите пожить в подобныхусловиях?

– Товарищ Сталин, ради вас, – Меловани приложил руку кгруди, – ради вас я готов спать на чем угодно! Даже на гвоздях.

– Ну, – заулыбался Сталин, – на гвоздях – это пока не нужно.На гвозди – это только Лаврентий Павлович, он живодер известный, может уложитьчеловека. Я такого артиста на гвозди… нет, нет. Разве что, если будетерепетировать роль Рахметова.

У Меловани отлегло от сердца. Настолько отлегло, что он дажеосмелел и спросил, зачем товарищу Сталину картинки из журнала «Огонек», когда унего есть возможность, хотя бы временно, взять из музеев хоть Репина, хотьРембрандта.

Он спросил так и съежился, опять испугавшись, а вдругтоварищ Сталин рассердится. Но товарищ Сталин не рассердился. Товарищ Сталинсказал:

– Вы знаете, генацвале, если я начну таскать картины изгосударственных музеев, то все мои министры, маршалы и секретари обкомов тожепотащат изо всех музеев все к себе. Поэтому я не буду подавать им дурнойпример.

– Ты, Гога, прежде всего, должен понять, – добавил Берия, –что товарищ Сталин – очень скромный человек. И в скромности своей он велик. Иеще ты должен знать, что товарищ Сталин очень много работает. К сожалению,слишком много работает. Он работает на износ, но мы не должны смотреть на эторавнодушно. Коба, дорогой, – обратился он к Сталину, – мы тут с товарищамисоветовались и решили, что ты слишком много работаешь. Мы должны тебяразгрузить. Вот я к тебе привел товарища Меловани. Ты видишь, как похож на тебятоварищ Меловани? Когда он надевает усы, он становится так похож, что роднаямама вас бы не отличила.

При словах «родная мама» Сталин нахмурился. Он догадывался,что его родная мама не Кеке Джугашвили, но кто на самом деле его родил, он самточно не знал. Тем не менее, когда упоминалась так или иначе его мать, ониспытывал, сам не зная почему, неприятное чувство.

Он нахмурился, но Берия, который обычно замечал всеизменения в настроении вождя, сейчас ничего не заметил и воодушевленнопродолжил изложение своего плана:

– Так вот, дорогой Коба, мы подумали, почему бы нашемубольшому артисту не подменять тебя иногда в твоей работе? Ну, может быть, накаких-нибудь не очень важных заседаниях.

– Это как же он будет меня подменять? – Сталин свел брови кпереносице.

– Ну так. Наденет твой костюм, френч, галифе и сапоги,наклеит усы или даже отрастит и будет сидеть, делать заметки, иногда хлопать владоши, иногда подавать какие-нибудь реплики.

– Хорошо, – одобрил Сталин. – А я что буду делать в этовремя?

– А ты будешь заниматься в своем саду. Подстригать розы.Отдыхать. Лежать. Читать «Капитал». – Он покосился на тумбочку. – ИсториюВКП(б), «Преступление и наказание».

– Гм-гм, – отреагировал Сталин и призадумался. Встал.Прошелся по комнате. Раскурил погасшую трубку. Опять прошелся из угла в угол.Казалось, он был совершенно спокоен. Между тем в душе его бушевала буря. Но онтак умел скрывать свои чувства, что даже такой тонкий психолог, каким былБерия, ничего не заметил.

– Значит, – сказал Сталин раздумчиво, – значит, вы решили,что товарищ Сталин устал. Так?