— Кого?

— Во время налёта в помещении присутствовала дама.Клиентка, явившаяся за своим то ли ожерельем, то ли колье — детали, право,неинтересны… Так вот, происходящее она рассматривала со своей, женской точкизрения, с присущей именно дамам логикой. Она клялась мне, что костюмыналётчиков, несомненно, сшиты в Париже, а «человек с драконом», по еёубеждению, вполне заслуживает определения «человек из общества» — его костюмбыл элегантен, но не кричащ, сидел безукоризненно…

— И что Ламорисьер?

— Устроил мне разнос. Кричал, что на слова «этой бабы»не стоит полагаться — мало ли что ей могло прийти в голову… В конце концов,сказал он, эти субъекты, приехавшие из-за границы, могли уже в Париже прикупитьсебе «новую одёжку»… На том всё и кончилось. Хотя в некоторых вопросах ясклонен верить женскому мнению безоговорочно. Именно дама подметила такиенюансы… И если ей главарь показался элегантным человеком из общества, я склонендумать, что он таковым и является.

— В этом есть резон… — задумчиво сказалБестужев. — С год назад одного разыскиваемого нами субъекта заподозрилакак раз дама, наша секретная сотрудница. Он изображал «благородного», едва лине аристократа — но при этом его ногти были в ужасном состоянии и столовымиприборами он пользовался с явной натугой. Мужчины из наших на это не обратиливнимания, а вот дама отметила несообразности мгновенно… Что же, всё на этом икончилось?

— Увы… Уголовная полиция не стала связываться при стользыбких уликах, а о позиции Ламорисьера я только что рассказал, — Ксавьенервно подался вперёд. — А меж тем я чувствую интуицией… Но наш бригадирподобные термины встречает неприязненным ворчанием…

Бестужев ощутил щекочущий холодок азарта.

— Представим, что вы правы, — сказал он. — Высовершенно правы… Предположим, по каким-то своим причинам Рокамболь взялсяпроделать для Гравашоля эту работу…

— Именно так мне и думается. Ламорисьер отказываетсясвязать этот налёт с Гравашолем исключительно оттого, что похищены быликамушки. Если бы Гравашолю понадобилась большая сумма, говорил он, Гравашольпоступил бы привычным для себя образом: ограбил какой-нибудь мелкий банк наокраине, как он это уже проделывал раз шесть…

— Но ведь может он отступить от шаблона?

— Попробуйте объяснить это Ламорисьеру… — печальноусмехнулся Ксавье.

— Что в результате? — задумчиво произнёсБестужев. — В любом случае, у нас на примете человек, который — неважно,он был у ювелира или нет — давно и достаточно тесно связан с Гравашолем…человек, способный кое-что знать о его конспиративных квартирах, о егосообщниках, вообще многое может порассказать о месье Луи…

— Да, конечно… — с безрадостным видом отозвалсяКсавье. — С одной немаловажной оговоркой: с этим человеком не хотятсвязываться без надёжнейших улик ни уголовная полиция, ни наша бригада в лицеЛаморисьера. А железных доказательств просто неоткуда взять…

Бестужев улыбался — загадочно, весело, дерзко…

— Полагаете, здесь есть повод для веселья? —сердито бросил Ксавье.

— Вряд ли, — сказал Бестужев, всё ещёухмыляясь. — А вот повод для действий, пожалуй что, сыщется… Парижскаяполиция с вашим Рокамболем связываться не станет… ну, а кто запретит это делатьмне? Признаюсь вам по секрету: меня совершенно не пугают обширнейшие связи изнакомства месье Рокамболя — потому что они не настолько обширны, чтобы достатьменя в Петербурге, причинить какие-то неприятности. Не будет ведь никакого международногоскандала, я уверен…

Ксавье уставился на него с неописуемым выражением — смесьюошеломления и радости, нешуточной надежды и опасений…

— Грубо говоря, я чихать хотел на связи месьеРокамболя, — продолжал Бестужев. — Собственно, откуда мне о них знать?Я дикарь, московитский варвар, мне простительно быть нахальным и грубым…Гартунг и не то уладит. Мне потребуется ваша помощь, Ксавье… о, небеспокойтесь, я не собираюсь подставлять вас под удар, вас словно бы и несуществует в этой истории. Это мы, понимаете? Мы по своим каналам, с помощьюсвоих источников узнали кое-что интересное о Рокамболе — и бесцеремонныйроссийский жандарм, никого не спрашивая, решил изобразить слона в посуднойлавке…

— Но на чём вы его будете колоть?

— Я и сам пока не знаю, — серьёзно сказалБестужев. Но непременно буду, в самом скором времени. От вас, разумеется,потребуется некоторое содействие. Вы дадите мне все сведения, какими толькорасполагаете о Рокамболе. И ещё… Вы по своему положению в бригаде можете взятьпару-тройку агентов и поручить им наружное наблюдение за кем-либо?

— Да, разумеется…

— Вот и отлично, — сказал Бестужевделовито. — Не теряя времени, сразу же, как только мы расстанемся, пуститеагентов за Рокамболем. Выясните, что он делал в последние дни, с кем встречался,где бывал, кто навещал его… ну, думается, вас не надо учить? Повторяю, вы встороне, вы всего-навсего собираете сведения, и ни одна живая душа не узнает,что их дали мне вы, слово офицера и дворянина… Ну, готовы вы поймать Фортуну заподол?

Ксавье молчал, охваченный нешуточной борьбой чувств. Глядяна него с ухмылочкой, Бестужев произнёс:

— Портос, ваш баронский титул сидит на одном коне сБофором… Ну? Или решимости не хватает?

С отчаянным лицом человека, вынужденного очертя головукинуться в холодную воду, молодой инспектор махнул рукой:

— Рискнем, господин майор!

Если бы он знал непереводимое российское «авось», он бы егои произнёс. Но, в конце концов, не в словах суть…

Когда звякнул колокольчик у двери, Бестужев чуточкуудивился: Ксавье должен был появиться не ранее чем через час, никто из людейГартунга к нему вроде бы не собирался, а больше никто в огромном Париже и незнал его адреса, вообще не подозревал о его существовании. Консьержка, бытьможет?

Впрочем… Противника недооценивать нельзя. Особенно еслиучесть, что кто-то в том кафе мог его всё же опознать, несмотря на личинуухаря-купчика…

Открывая дверь, он встал так, чтобы в случае опасностимоментально нырнуть за массивную створку, в которой безнадёжно увязнет любаяпистолетная пуля — европейские свободы всё же не обернулись вовсе уж лютымивольностями, и боевики по Парижу с пулемётами не шастают. Ну, а бомбу со стольмалого расстояния, практически в упор, бросать не станут, себе дороже выйдет…

Опасностью пока что не веяло. Однако он испытал нешуточноеудивление: на лестничной площадке стоял Барцев собственной персоной, в хорошопошитом костюме из светло-коричневого трико с искрой, безупречно повязанномгалстуке, с тростью из чёрного дерева, украшенной серебряными монограммами. Дауж, ничем сей господин не напоминает пресловутого безумца Рахметова избездарного романа одного прогрессивного писаки…