Влажная морось между тем сделалась гуще. Воздух не могбольше удержать плавающих капелек, начинался самый настоящий дождик – мелкий,унылый и зябкий, отнимающий тепло хуже мороза. Сумерки густели, и оттогоказалось, будто дождь зарядил навсегда. Такому полагается идти осенью, а невесной. Что в нём общего с животворной грозой, когда тёплую землю яритбезумствующий ливень, порождая чистый воздух, которым так легко дышится?.. Нет,понапрасну ли дома различали дожди, зря ли говорили: подобную сырость порождаетне страсть Бога Грозы, но корысть его вечного соперника, подземного Змея.

Да… Вот уж чего я сполна в своей жизни нанюхался, так этоподземелий, где властвовала корысть…

Стена совсем скрылась из глаз, укрытая влажной завесой. Итолько шепчущие голоса продолжали разговаривать с Волкодавом. Так – бестелесно,на грани понятного – могли бы напоминать о себе тысячи безвинно загубленныхдуш…

Венн всё-таки решил не следовать опыту тех, кто бывал здесьпрежде него и стоял против ночёвок около Зазорной Стены. Между прочим, онсделал так отчасти потому, что вообразил, как начнёт рассказывать Эвриху обэтом шо-ситайнском диве, когда они встретятся. «И что?.. – протянет Эврихразочарованно. – Просто постоял и дальше пошёл?..»

В самом деле глупо было бы взять да уйти, даже непопытавшись понять, о чём же шепчет Стена. Волкодав вернулся к опушке леса и вполусотне шагов от того места, где выбегала на верещатник тропа, облюбовал себедля ночлега ёлку – скорее приземистую, чем высокую, но зато невероятно густую.Под неё никакой дождь не проникнет. Венн поклонился доброму дереву, испрашиваяразрешения. Потом влез под раскидистый полог, постелил себе и устроился, как вдоме родном.

Огня, понятно, под таким кровом не разведёшь, но костёр были не нужен. Без него тепло. Порывшись в заплечном мешке, Волкодав вытащилломоть хлеба и кусок рыбы, в искусстве коптить которую тин-виленские рыбаки неуступали, кажется, даже островным сегванам. Даром, что ли, именно в Тин-Виленеон снова начал есть рыбу с удовольствием – а ведь думал когда-то, что послекаторги никогда больше по собственной воле не возьмёт её в рот!

В лесу было тихо. Кажется, не только люди, но даже зверьёизбегало попусту слушать голоса, звучавшие из Стены. Один я уши навострил, подумалосьВолкодаву. Ни человек, ни собака…

Правду молвить, порой он уже сам не знал, какой из двухсутей в нём было больше. Благодарение Богам – в Тин-Вилене с ним не происходилослучаев вроде того, который, надобно думать, до сих пор вспоминали за кружечкойпива добрые жители Кондара. Однако превращения случались. И всякий раз – весьмакстати. И чем дальше, тем легче. Это наводило на мысли.

Запив водой из фляжки последний кусок, он свернулсякалачиком под старым, но всё ещё очень тёплым плащом. Загляни кто под дерево –непременно решил бы впотьмах, что на ворохе опавшей хвои улёгся большой серыйпёс…

…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся подпотолком…

Волкодав снова был в подземельях Самоцветных гор. Он быстрои уверенно шагал по широкой серой равнине – бескрайней пустыне, затянутойпеленой тёмно-пепельной мглы, не пропускающей света…

В действительности горные выработки самоцветных копей былидовольно узкими коридорами: только разминуться, не задев крепей, двум тачкам срудой. Однако сны обладают свойством неузнаваемо менять памятное и привычное,да ещё и лишают способности удивляться. Поэтому Волкодав всего менеезадумывался о том, каким это образом крысиные норы обернулись вдруг обширнойравниной; «просторной», впрочем, назвать её не повернулся бы язык – вместоблизко сдвинутых стен подземного коридора был серый, ощутимо вязкий туман…Просто надо было идти, и Волкодав торопился.

Потому что за ним была погоня.

Много раз он слышал у себя за плечами погоню… Вот тольконынешняя отличалась от всех прежних не менее, чем серотуманное поле,раскинувшееся кругом, от любого из мест, где ему когда-либо доводилось бывать.

Эта погоня не перекликалась, не трубила в рога. Не молчала,незаметно подкрадываясь.

Она – пела…

Вначале его слуха достигали только ослабленные расстояниемотдельные глухие, мерные вскрики низких голосов, ниже, чем бывают у человека.Сущий рык, исходящий из огромной груди, словно там, вдалеке, невидимоворочалось нечто невообразимо громадное. Но рык содержал в себе смысл, которыйвполне удавалось понять, и Волкодав понял: ищут.

Потом голос одного невозможного существа начал распадатьсяна множество отдельных, но и каждый сам по себе был таков, что никому в здравомуме не хотелось бы услышать его у себя за спиной.

«Ох… ох-ох-ох… ох… ох-ох-ох…» – неторопливо и грозновыводили самые низкие.

«Ах, а-ах, ах, а-ах», – с кровожадной уверенностьювторили более высокие.

«Иииии-уууууу…» – заходились самые пронзительные.

Всё вместе складывалось в хор, поистине жуткий ипотрясающий. В нём не было слов, но Волкодаву они и не требовались. И такпрекрасно разумел, о чём поют.

Это была древняя, как само время, Песнь Ночи…

Не той ночи, что с уходом солнца является сменить славнопоработавший день, даря отдых и покой. Нет… Это была Ночь вроде той, что царилав пещерах Самоцветных гор задолго до того, как там появились первые люди. Икоторая сомкнётся за спинами у людей, когда наконец истощится последняя жила илюди оттуда уйдут. Сомкнётся, чтобы воцариться уже навсегда…

…Но не просто отсутствие света. Это – Тьма, в которой светуне выжить. С ней встречались исподничие, посланные на разведку и заблудившиесяв хитросплетении ходов, промытых подземными водами. Гаснет, задохнувшись внеравном противоборстве, маленькое пламя фонарика, и ты остаёшься один вчерноте подземной могилы. И, сколько ни говори себе, что где-то совсем рядомработают тысячи людей, что, может, кого-то ещё пошлют за тобой и посланные наподмогу успеют тебя разыскать – это не имеет значения: ты один в беспредельнойНочи, заполонившей весь мир. Ты один, словно в смерти, в которую каждый тожевступает сам по себе…

Погоня приближалась. Волкодав понял это по тому, какизменились поющие голоса. Отрывистое немногозвучие сменилось мощным распевом.Голоса о чём-то советовались, готовились торжествовать… Тьма бесплотна. Но унеё в услужении великое множество тварей из плоти и крови. И – весьмакровожадных…

Ну что же, Волкодав неплохо умел объясняться на доступном имязыке… Как говорили проходчики: бесполезно бросать вызов горе, но с каждымотдельным её камнем вполне возможно поспорить. И вдобавок он достиг места, ккоторому стремился, уходя от преследователей. Равнина, казавшаясябеспредельной, кончилась, пересечённая громадной стеной. Сколь высоко вверх идалеко в стороны простиралась она, он не мог рассмотреть – всё застил туман,непроницаемый и неподвижный. Но в стене была дверь. Вернее, ворота. С тяжёлымибронзовыми створками, надёжными и несокрушимыми даже на вид, и со скважиной дляключа.