И всё так же несла свои воды праматерь Светынь, убегая назапад, в горько-солёное Закатное море, и по верховьям её и притокам стоялидремучие леса, а в лесах жили венны. И у веннов всё оставалось по-прежнему.

Не один месяц провёл среди Оленей молодой Шаршава Щегол,всех успел порадовать своим мастерством кузнеца. До сегодняшнего дня жил, какподобает вежливому гостю, задержавшемуся в селении. Сегодня всё должно былоизмениться. Сегодня наступала первая ярильная ночь, и Шаршава отправится вместес Оленями на праздник, и там, в отблесках святых костров, его назовёт своимдочь Барсучихи. И, ежели сладится у парня с девчонкой честное дело, – кутру заискрится в волосах у Шаршавы светлая бусина. А потом придёт осень, иземля отдаст плодами те семена, что недавно были посеяны. И будет праздник, ибольшуха Оленей крепкими нитками примотает одну к другой ложки, которыми нынепорознь едят жених и невеста. И Олени вместе со Щеглами вволю погуляют насвадьбе, празднуя рождение новой семьи.

Весна выдалась очень погожая, солнце торопилось гнать зиму игрело не просто тепло, а временами даже и жарко. Вот уже полных две седмицывенны не топили в избах печей, готовили еду на летних очажках под навесами.Однако праздничные блины – девичье приглашение избраннику – дело вовсеособенное. Можно ли доверить такое временному очажку во дворе? Нет, конечно.Нельзя! Оттого нынче в доме Барсучихи жарко греется государыня печь, ещёпрадедом хозяйки сбитая, устроенная из речных валунков и крепкой в обжиге глины.Шипят на печи две сковороды – тоже очень старинные, глиняные, с высокимиокраинами, величиною немного побольше, чем могут обхватить пальцы. Когда ихприподнимают над отверстиями печного свода, изнутри могуче и ровно дышатзолотым жаром угли и временами вылетают язычки бледного пламени. Оленюшка жаритблины, и мать ей помогает. Ровняет на деревянном блюде румяную, душистуюстопку, смазывает растопленным маслом… Иной помощи дочери не требуется, да ибез этой вполне могла бы обойтись. Но как в таком святом и важном деле – безматери?

«Вот ты и выросла, дитятко…»

Выросла, по-другому не скажешь. Совсем взрослая стала.Любо-дорого посмотреть, как хозяйствует в доме и у печи. Один за другимшлёпаются на блюдо блины – тонкие, кружевные, нарядные, любо-дорого поглядеть.И собой хороша младшая доченька… Ну, может, не такая красавица, какими удалисьстаршие – сами вбеле румяны, косу русую пальцами не обоймёшь, – но тоже неиз таких, от кого люди с жалостью отводят глаза и поспешно говорят родителям:«Но зато, наверное, умница!..»

Правду молвить, в девочках-малолетках её считали дурнушкой.Худенькую, маленькую, с редкими волосёнками… И это чуть-чуть не довело до беды.Было дело, собрались они с отцом в Большой Погост, навестить дальнего родича…То есть по крови не такого уж дальнего – прадед, что выложил печь, с егопрадедом были троюродные братья. Дальность заключалась скорее в том, что в тойсемье без конца роднились с сольвеннами, так что за три поколения ничегосвоего, веннского, почти уже не осталось. Даже «акать» в разговоре началисовсем по-сольвеннски, произнося «кАрова» и «мАлАко», слушать-то противно. Ивот родственник ляпнул прямо при доченьке, думая, вероятно, что дитя десятивёсен от роду ничего ещё не способно понять: «Да никак в безлунную ночь она увас родилась… Кто же у неё, у бедняжки такой, бус-то станет просить?»

Что же, доченька вправду ничем тогда не оказала, чтослышала, а услышанное – уразумела. Играла себе и играла в залитом предвечернимсолнцем уголке двора, гладила кошку, предлагала ей поймать кусочек верёвки… Атолько потом хватились дитятка – тут и нету его! Мать хорошо помнила, каквсполошилась, как кинулась за ворота искать… Только искать-то не понадобилось.Почти тотчас с облегчением увидала: вот она, доченька, жива-здорова, идётнавстречу радостная и довольная. Идёт и… ведёт за руку того человека. СерогоПса, а ведь про них все тогда думали, что вот уж двенадцатый год нет никого… Скосами, заплетёнными из-под низу вверх, как подобает недавно пролившему кровь…И на одной из тех кос играет, искрится доченькина хрустальная бусина!.. Вот,мол, вам всем! Неча говорить, будто нехороша и не придут ко мне женихи!.. А воти пришёл! Да без вашего на то позволения! Да ещё и вперёд раскрасавиц старшихсестёр!..

…А он – взял бусину, путник бездомный, сирота истреблённогорода. Ещё б ему было не взять!..

Долго они потом держали детище в строгости… Потому – видели:помнит она того человека, никак не хочет забыть. И ещё было замечено, что самыесвирепые псы, отродясь не любившие надоедливой ребятни, с Оленюшкой сделалисьласковы, точно была она их собственным выкормышем. С чего бы такое? Ох, как жевсё непросто на свете…

…Но ничего. Всё это сегодня закончится. Уже на самом донышкеосталось теста в круглой деревянной мисе, из которого большой ложкой отмериваетего доченька на жаркие сковородки. Новая бусина блестит у неё между ключиц,недавно вручённая, на шнурке, сплетённом из красной, чёрной и белой ниток. Знакготовности принять сватовство.

Одно только плохо: всё молчит дитятко. Не шепчется сматерью, не тянет напоследок из неё жгучие женские тайны, краснея радостно итревожно, как когда-то старшие сёстры. Делает вид, будто занята одними толькоблинами и ни о чём ином помыслов даже не держит. Проворно снуют её руки наддвумя сковородками, мечется у горла ясная бусина, вспыхивает многоцветнымиогоньками…

И мать молчит. Может, в самом деле не стоит ей нарушатьсосредоточения дочери? Обо всём они с нею уже переговорили, всё обсуждали, всёрешено.

Тихо шипит сковородка. Это вылито из мисы последнее тесто.Больше и толще других получается блинок, и нету в нём кружевных нарядныхотверстий. Не блин – лепёшка! Что делать с таким?

Однако у хорошей хозяйки всему находится применение.Сделался последний блин крышкой всем остальным: не остынут, пока понесёт она ихчерез укутанное туманом старое поле, а потом по камням через ручей…

Девушка, которой назавтра предстояло прозваться невестойкузнеца Шаршавы Щегла, молча вышла из дому, неся на ладонях старинное блюдо сблинами, закрытое от нехорошего глаза длинным, богато вышитым полотенцем. Матьосталась стоять в дверях, провожая её. Что укроется от глаз матери, провожающейдочь?.. Но даже и она не заметила, как Оленюшка бросила быстрый взгляд навершину каменного холма, прикрывавшего долину от холодных ветров. Не блеснёт литам что-нибудь в сиянье луны, в лучике взошедшей звезды?..

Нет… Кутала вершину глухая и плотная темнота. Нарушали еётолько отсветы ярильных костров, уже разгоравшихся на лысой макушке другогохолма, совсем в иной стороне.

В этот день, незадолго до сумерек, Волкодав свернул спроезжей дороги и долго шёл лесом, по усыпанной сосновой хвоей тропе. Тропалезла всё время вверх – не очень круто, однако заметно. Лес же делался то гуще,то реже, потом под ногами зазеленел густой мох и начало влажно хлюпать верховоеболотце, но острые каменные зубцы неизменно плыли впереди, медленноприближаясь, – и вот наконец кривобокие сосенки расступились, и по тусторону обширного верещатника, серовато-зелёного, унизанного мелким лиловымбисером цветов, перед венном во всей красе распахнулся скальный обрыв, накоторый он вознамерился поближе взглянуть. Распахнулся внезапно и сразу – такоеуж было у него свойство, с какой стороны ни подойди…