Вдруг полковник спрыгнул со стула и стал быстро бегатьвокруг Чонкина, наклоняясь при этом, как мотоцикл.

– Вы, – мелькая перед глазами, бормотал полковник, – ожидалиувидеть не нас, а Курта. Но его нет. Увы. Он чудовищно занят. Он даетпоказания. Весьма ценные между тем. И вам я тоже. Настоятельно рекомендую. Темболее что нам. Все, все известно.

Он прекратил кружение так же неожиданно, как начал, вернулсяк своему стулу, сел и принял прежнюю позу.

Заговорил майор. Он говорил медленно и бесстрастно:

– Ну вот что, милейший. Как вы только что слышали, Куртарестован, дает показания, и нам уже многое известно. Но необходимо кое-чтоуточнить. Своих противников мы умеем уважать. Вы долго и ловко водили нас занос, играя роль Иванушки-дурачка. Ну что ж, играли великолепно, ничего нескажешь, но теперь, как умный человек, вы должны признать, что игра окончена.

– Точно сказано, – одобрил полковник и снова спрыгнул состула. – Ваша карта бита, князь! – сказал он, как в театре, и откинул в сторонуруку.

Чонкин вздрогнул. Он не думал, что его давнишняя кличкаможет быть известна этим людям.

– Я же говорю, – переглянувшись с полковником, усмехнулсямайор, – нам все известно. Так что лучше сразу начистоту.

– Да, сразу начистоту, – приблизился полковник. – Для вашегоже блага прошу вас очень. Итак, кто послал вас в деревню Красное?

– В деревню Красное? – переспросил Чонкин.

– Да, да. – Полковник нетерпеливо защелкал зубами. – Вдеревню Красное кто вас послал?

– Меня? – уточнил Чонкин и ткнул пальцем в грудь.

– Да, вас. Именно вас. В деревню Красное кто?

– Так ведь этот, – сказал Чонкин, надеясь, что полковникудействительно все известно. – Ну, старшина, ну Песков.

– Песков? – недоверчиво повторил полковник. – Старшина? ААнтон Иванович что говорил?

– Антон? – переспросил Чонкин. – Иванович?

– Я имею в виду Деникина, – подсказал полковник.

– Дикина? – Чонкин напряг память. – Может, Жикина? Этокоторый на колесиках ездиет?

– На чем? На колесиках? – переспросил полковник. – Ах наколесиках?

Он сделал короткий выпад и ткнул Чонкина кулаком в живот.Чонкин открыл рот, пытаясь втянуть в себя воздух, и даже произнес какой-то звуквроде «а-а», но воздух не втягивался. С выпученными глазами Чонкин рухнул наколени, и только после этого воздух толчками стал пробиваться в легкие.

– Ну так что же? – услышал он над собой. – Так кем же вызасланы в деревню Красное? Кем? Кем? – закричал полковник. – Говори, сволочь,или сейчас прострелю башку!

Чонкин поднял глаза. Ствол револьвера, как и на первомдопросе, смотрел ему в переносицу. Но на этот раз страха не было.

– Ну! Считаю до трех. Раз! Два!..

Чонкин молчал. Он понял: им чего ни ответь, их не устроит.

– Напрасно вы упорствуете, – донесся до него мягкий голосмайора. – Вы же знаете, мы все равно заставим вас говорить. Ответьте нам наодин вопрос, и мы отпустим вас в камеру отдыхать. Так все-таки кто же васзаслал в деревню Красное?

– Кому надо, тот знает, – сказал Чонкин, отдуваясь.

Словно кувалдой дали ему в подбородок. Он взлетел, спиной изатылком влепился в стену и рухнул, широко раскинув ноги в рваных ботинках.

Майор и полковник стояли над ним. По побелевшему его лицумедленно ползла муха.

– Крепкий орешек, – потирая ушибленную руку, задумчивосказал полковник.

– Да, – согласился майор, – с этим придется потрудиться.

Они не испытывали к этому обмякшему телу ненависти иликаких-то других сильных чувств. Как специалисты в своем деле, они простооценили твердость материала, с которым предстояло работать.

Приглашенному затем Курятникову было приказано поместитьзаключенного в отдельную камеру, содержать в строжайшей изоляции с цельюисключения возможных контактов с кем бы то ни было.

Исполнить это приказание Курятникову было непросто, потомучто все три одиночные камеры к тому времени были заняты: в одной помешаласькаптерка, в другой Курятников держал собственную корову, третью он же запятнадцать рублей в месяц сдавал вольнонаемному Тухватуллину с семьей из шестичеловек. Дело было, конечно, не в пятнадцати рублях, ими начальник тюрьмы могпожертвовать, но начинался осенне-зимний период, и, в случае выселения егосемьи, Тухватуллин имел бы право устроить скандал.

Не найдя иного выхода, Курятников приказал очиститьспециально для Чонкина большую общую камеру, а ее временных жителей распихатьпо другим камерам, и без того уже достаточно переполненным. Таким образом,последующие сведения о том, что Чонкин содержался якобы в одиночной камере,следует считать не вполне достоверными, точнее сказать, что в общей камере онбыл одиночным заключенным.

В тот дождливый месяц у Ревкина было много неприятностей.Полторы недели в районе работала специальная комиссия, которая затем составиласекретный доклад «О некоторых недостатках в работе партийной организацииДолговского района».

В докладе перечислялись примеры экономического отставания инедовыполнения планов по разным отраслям сельского хозяйства и местнойпромышленности, но особенное внимание обращалось на развал идейно-политическойи воспитательной работы среди населения, говорилось о политической близорукостии притуплении бдительности, об атмосфере благодушия и ротозейства, царившейсреди руководителей района. В этом докладе опять упоминалась «банда такназываемого Чонкина». Фамилии «Голицын» там еще не было. Но сам факт, что такназываемому Чонкину и его банде уделялось в докладе не менее четырех страниц,позволяет предположить, что некоторыми новыми данными комиссия уже располагала,хотя, возможно, не имела при этом четких указаний, можно ли считать ЧонкинаГолицыным.

Так или иначе, комиссия пришла к выводу, что положениесложилось крайне нездоровое, мириться с этим нельзя, и предлагала немедленнопокончить с благодушием, головотяпством и ротозейством, повысить бдительность,усилить политико-массовую и воспитательную работу и произвести кадровыеизменения в руководстве районом.