— Что это?

— Его гениальность дутая! Вот что! Жертва он… папенькиного эксперимента. Я вам говорила тогда, что безруким он родился на свет. А папенька извелся совсем в поисках, как бы руку ему приделать. Я историю эту узнала чуть позже, когда Давид уже вовсю покорял Сорбонну. А раньше и не подозревала, что он инвалид — его увечье от меня тщательно скрывали, видели, какая я невыносимо язвительная, и боялись, что изведу парня насмешками. Он всегда в перчатках ходил, чтобы не было видно, что одна его ладонь светлая, а другая — темная. Я и без того всегда смеялась над ним, мол, что за манерность и подражательность, взрослым себя мнишь, перчатки носишь, не снимая их даже за обеденным столом.

Папенька знал, что пришить руку мало, надо чтобы она приросла, чтобы по нервным волокнам побежали импульсы, и тогда Давид сможет сжимать и разжимать пальцы, брать предметы. А так как импульс — штука, связанная с электричеством, то и сам аппарат, который папа` изобрел, был электрическим. То есть мышцы тела и мышцы прилаженной руки нужно было держать под одним напряжением — не большим, чтобы не убить Давида и не сжечь руку, и не малым, чтобы поддерживать жизнедеятельность руки, отрубленной с мертвого тела.

— А доктор отрубил руку у мальчика-индейца, — проронил я.

— Да, откуда ты это знаешь?

— Я разговаривал с вашим соседом — месье Фечером.

— Ах, ублюдок! Этот Фечер оказался среди тех, кто участвовал в земельных гонках с папой, а теперь сеет на участке Моргана картофель и выслеживает нас.

— Да, знаю, — ответил я и полностью пересказал нашу беседу с рыжебородым ирландцем и писателем с накладными усиками. Даже тот факт, что Элен им в виски снотворного подсыпала, не утаил.

— Так этим двум прохиндеям и надо. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — ворчливо отгрызнулась Зои. — Ишь, книгу он писать удумал.

Уже совсем стемнело, нас освещал свет неполной луны, из-за прозрачного тумана окрашенной в кроваво-алый. Кроваво-алые отблески играли на легкой ряби пруда, было слышно, как подпрыгивает и ныряет мелкая рыбешка. Пруд не только не замерз, но, напротив, продолжал жить своей жизнью; и звуки этой тихой, таинственной жизнедеятельности наполняли темноту ночи особым очарованием.

— Мать напилась коллоидного серебра, чтобы добиться сходства с внеземным существом. Хуанито попался, когда очередной раз динамит взрывал, пособляя маменьке в ее спектаклях. Приполз в дом отца с двумя смертельными ранами — тогда папа` жил в Бронксе, недалеко отсюда… Неделю в лихорадке бился. Папенька сделал все, что мог…

— А потом отрубил руку, — подхватил я.

Зои посмотрела на меня тяжелым, полным презрения взглядом. Да, я был не слишком чуток. Но — отрубить умирающему руку!

— Не умирающему. А умершему! Это две разные вещи. Кроме того, Хуанито сам попросил сделать это. Он год скитался с родителями по Оклахоме, знал и о разработках папеньки, видел ящик с сухим льдом, где папа` хранил отрубленные конечности, изучая их. Видел, как папенька пробовал оживить мертвецов на своем аппарате. И потом… мальчишка искренне привязался к Давиду и знал, что тот нуждается в протезе… Так что не делайте глаз, когда слышите россказни старого индейца и всех остальных, будто отец насильно крадет людей и рубит их на части. Он такого никогда не делал. Он был весьма человеколюбив, хоть и зануда.

— Не могу поверить, что такая операция возможна.

— Выпал тот редкий шанс, потерять который было бы величайшей глупостью, и папенька, откажись от этого, быть может, богопротивного действа, никогда бы себе не простил. Найти часть тела, идеально подходящую по физиологическим параметрам, казалось почти невозможным. Он надеялся провести такую операцию только в далеком будущем, когда Давид вышел бы из возраста отрочества. Быть может, тогда, думал, повезет, тогда сможет обзавестись надлежащим донором. Резать для него другого ребенка никогда б не решился… В общем, отец провел операцию, которая длилась всю ночь и все утро до полудня. Два раза он вводил Давиду наркоз. Он сшил все сухожилия, все нервные волокна, как того требует строгая медицинская наука. Оставалось за малым — поддерживать в проводах высокочастотного аппарата надлежащее напряжение электрического тока до тех пор, пока конечность не начнет исправно функционировать.

На это ушло два с лишним месяца. Два с лишним месяца Давид жил, ел, спал, находясь под постоянным напряжением. Тебя, Эл, когда-нибудь дергало электрическим током? Нет? Это ужасное чувство! Чувство, будто сердце готово выпрыгнуть из груди, хотелось рвать, метать, кидаться, кричать. Первое время приходилось вводить снотворное, ибо, едва он просыпался, его начинали бить судороги. Он ревел, как одержимый бесами, молил снять с него провода.

Через месяц Давид привык к этому особенному состоянию. Оно стало частью его вполне обычного существования, что даже сейчас он не может жить без того, чтобы не схватиться за оголенные провода, дабы насытить свое тело должной порцией вольт. Порой он пропускает через свое тело более ста тысяч вольт высокочастотного тока. Именно тогда-то что-то щелкнуло в его черепной коробке. Со скуки или, может, потому, что мозг получал дополнительные импульсы, возбуждающе влияющие на него, но Давид за полгода выучил французский, за другие полгода — немецкий, обучился живописи, не вставая со своего одра. Английский он не учил, он на нем заговорил тотчас же, как прочел пару романов Диккенса. И пошло-поехало.

Папенька пытался скрыть от всех удивительный побочный эффект работы его высокочастотной машины. Конечность срослась, но, увы, не столь хорошо, как хотелось, но зато Давид обрел сверхспособности, которые не снились ни одному теософу, ни одному тибетскому монаху, ни одному адепту. Кажется, что он знает все, даже будущее, но… Но делает ли его это счастливым?

Я узнала обо всем только после злосчастного пожара, подслушав разговор матери и Давида. Ворвалась в кабинет, где они обсуждали таинственные для меня подробности. И велела сейчас же поведать обо всем. Давид начал с того, что снял наконец перчатку с левой руки, и я увидела усохшую ладонь в ободке белой манжеты сорочки. Будто то была лапа дракона. Он едва шевелил пальцами — конечность медленно отмирала.

Так я и узнала о высокочастотном аппарате.

Отец долго скрывал, что он не столько способствует скорейшему заживлению сшитых конечностей, сколько позволяет оживить те участки мозга, которые у большинства спят. Мы все рождаемся гениями со сверхспособностями, нам бы только найти способ их извлечь из себя, не так ли, Эл? Ведь за тем ты отправился к Ринпоче? Отчего-то папенька не любил всего, что изобретал. Придумает что-то, а потом страдает — зачем, мол, придумал. И от аппарата отмахивался, не желал ни с кем обсуждать его процессы. А учителя и профессора из Колумбийского университета его обступали с бесконечными и настойчивыми вопросами. Давид, которого он привез из Туркестана маленькой облезлой обезьянкой, превосходил интеллектом их всех, вместе взятых. Страсть узнать секрет ослепляла. Много кто хотел купить секрет, кто хотел открыть и расширить производство таких машин, но отец всем отказывал. Кажется, в его жизни был случай с изобретением подобной штуки, но окончившийся историей с кроликами. Спасибо тебе, теперь я знаю и это.