— Это самая неспокойная душа во всем белом свете, — только и мог сказать я.

— Но ему так досаждали! Из Университета, из Электрического Конгресса. Я помню кучу народу, вечно толпившуюся у дверей. Репортеры изобретали новые и новые способы проникнуть в стены его дома. «Мак-Клюрс», «Ревью оф Ревьюз», «Аутлук» присылали своих агентов. Одна из газет специально выкупила здание на Лонг-Айленде, неподалеку, в деревне Шорем, рядом с почтамтом, чтобы переместить офис поближе к нашему насыпному полуострову. Тогда-то и родилась у Давида идея сотворить купол из стекла, чтобы никто не мог нарушить покоя его возлюбленного и дорогого благодетеля.

— Давида? — недоуменно воскликнул я. — Оранжерея — идея Давида?

— Да, — фыркнула Зои. — Только психу могло прийти в голову соорудить из стекла таких невероятных величин склеп. Дом тоже — его проект, зеркал папенька понатыкал с его подачи. Давид вообще горазд на бредовые идеи. Хотя эти зеркала не раз спасали от внезапного вторжения в дом журналюг. Всем непременно нужно было знать, как работает эта машина. Это была самая крупная сенсация тех лет, затмившая изобретения Белла, Эдисона и даже мистера Теслы, советами которого так часто пользовался папенька. Видел высокую башню?

— Это о ней говорил Фечер? Будто она должна притягивать молнии.

Зои кивнула, вновь хлебнув.

— Жаль, мистер Тесла забросил ее… — И замолчала ненадолго, будто вспоминая что. — Сам аппарат не представлял никакой ценности — генератор высокочастотных токов со множеством проводов, тянущихся к металлическим пластинам. Пластины крепились по всему телу, стимулируя каждую мышцу необходимым количеством вольт. Это количество вольт вычислялось очень сложным способом. Отец едва не свихнулся, изобретая способ поймать тот самый импеданс, необходимый системе «человек — генератор тока», потратил на это уйму лет. Машина так и называется — ЧГТ‐1895. Цифра — это количество попыток. Аппарат построить не сложно, гораздо сложнее провести тысячу восемьсот девяносто пять попыток найти верную цифру. Отец сжег кучу трупов. И даже четверых живых. Себя и еще троих настойчивых господ, столь досаждавших ему, что он решил уничтожить и их, и ЧГТ‐1895, и самого себя.

Он понял, что его обманули. Он был очень доверчив. Один влиятельный толстосум предложил построить больницу вдали отсюда, где будут решать вопросы с увечьями, подобными тем, какое имел Давид. Он уверял, что интересуется лишь трансплантологией, а сам приставил к нему своего человека. Тот все действия отца тщательно записывал, тоже из хирургов был. Третьим стал профессор, который и свел моего отца с толстосумом на условиях потом поделить прибыль от обладания аппаратом.

Отец опечалился, узнав, что опять обманут. Потому задумал месть загодя. Собрал всех обманщиков под предлогом поведать наконец секрет работы ЧГТ и поджег, уничтожив все свои труды, расчеты и историю сотворения машины вместе со всеми тысячью восемьюстами девяноста пятью попытками, записанными в толстые тетради, и даже подробную инструкцию, как использовать животное электричество вкупе с высокочастотным, извлекаемым из генератора. Вместе с машиной погибли и другие его работы. Теперь Давид пытается их восстановить.

— Вы презираете Давида за то, что ему достался интеллект даром? — спросил я. Мой вопрос, заданный несколько невпопад, озадачил Зои. Мы все еще сидели по обе стороны надгробного камня. Она оторвала висок от мрамора и наклонилась ко мне, будто желая убедиться, слушал ли я ее все это время.

— Эл, где ты научился такой бестактности? — насмешливо, но с оттенком обиды проронила девушка, и более ничего не добавила, молчала долгих несколько минут. На соседнем дереве шумела воронья стая. Кар-кар-кар — доносилось словно отовсюду, и я вспомнил звуковую запись, которую Зои давала прослушать первой. Там Давид говорил с Элен, а их беседе все время мешал вороний крик.

— Я не презираю его, но немного сержусь, — вдруг решила ответить она.

— Быть может, все дело не в аппарате, а в том, что ему пришлось преодолеть боль? Именно это и открыло в нем сверхвозможности? Восточные теоретики огромное значение предают преодолению. Победив себя, мы становимся непобедимы.

Зои вновь наклонилась ко мне, чтобы разглядеть, с каким лицом я произношу свои менторские речи, верно, хотела пустить шпильку или посмеяться.

— Я тебя сейчас с еще одной жертвой ЧГТ‐1895 познакомлю, — сказала она и, прижав два пальца к губам, оглушительно, на весь парк свистнула. Воронье с соседнего дерева разом взмыло в небеса. Долго потом беспорядочно кружили эти черные, огромные откормленные птицы над могилами.

И вдруг прямо передо мной на край надгробного камня, задев взмахом крыла плечо, шлепнулась одна из этих черных птиц. Покачиваясь с одной лапы на другую, точно боевой петух, — а размером ворон был немногим менее хорошего боевого азиля, — он раздувал парашютом оба крыла и то и дело цокал клювом по мрамору.

— Знакомься, Герши, это — Печаль.

Тут мое самообладание меня покинуло — ворон широко раскрыл клюв, показав розоватый язычок, и я услышал голос доктора Иноземцева таким, какой он был семнадцать лет назад, без свиста и скрипа:

— Бонжур, месье Герши. Как поживаете? Рад вас видеть.

Я, наверное, светился в темноте свой бледностью. Ворона просто раскрыла клюв, не двигала им, а голос лился, словно из недр зоба птицы.

— Печаль уже третий год живет здесь, на могиле отца. Иногда он возвращается. К Давиду он тоже привязан. Любит ему досаждать.

Печаль вновь напыжился, раскрыл крылья, распахнул клюв и огорошил меня голосом в точности повторяющим голос юноши:

— Печаль, ну-ка уйди с моих записей, истоптал, непослушная птица.

И тут же добавил, подражая Иноземцеву:

— Давид — хороший мальчик. Давид — умница.

Ту же самую фразу птица повторяла на записи. Я наконец обрел дар речи.

— Это невероятно! Никогда прежде я ничего подобного не видел и не слышал.

— Печаль был слетком. Отец с Давидом подобрали его лет пять назад. Учили говорить, выполнять простые трюки, а потом решили провести эксперимент с ЧГТ. Это очень повысило обучаемость птицы. Редкий пересмешник может говорить такие длинные фразы.

Внезапно ворон запрыгал вокруг меня, взволнованно кряхтя, я отстранился.

— Вы упорно продолжаете говорить об отце в прошедшем времени, будто он на самом деле умер.

— А он на самом деле умер, — невозмутимо ответила Зои. — Я же говорю, из могилы восстал совершенно другой человек.

Я понимал, что Зои сердилась и на отца тоже, пытаясь под сенью метафор и аллегорий сокрыть свою обиду. Упорно считала его мертвым, вместо того чтобы принять и понять его мотивы, его замкнутость, его стремление не разглашать результаты своих экспериментов, прежде чем они не обретут стабильность и не станут безопасными. Я пытался объяснить, сколь тяжек его труд, сколько лет он отдал своим исследованиям, и как непросто было эти исследования вести, учитывая любопытство окружающих.